Пятый день он думал о… нет, не о самоубийстве, конечно. Это было бы недопустимой глупостью, выжить в стольких боях, а потом последовать дурному примеру почти незнакомого отца. – Веттели думал об отъезде. Куда? Ах, да какая разница! Лишь бы подальше от казармы с её буйными обитателями, от Баргейта с его странными холодными туманами, дающими знаменитым столичным сто очков форы, от Старого Света, измученного войной, от цивилизации вообще. Скопить денег на билет, а может, повезёт записаться в команду, или, в конце концов, ограбить кого, сесть на океанский корабль, а дальше… А дальше ни о чём думать не придётся, потому что в пути он наверняка умрёт, ведь на море его всегда тошнит.
Последняя мысль Веттели особенно успокаивала.
Нет, он пока ещё ничего не решил окончательно, и время от времени переключался с дорожных планов на другие мысли: о том, что урожай сегодня неплох; что жёлтые и красные кленовые листья, распластавшиеся по мокрой мостовой, напоминают картины модных живописцев, и это очень красиво, жаль, некому показать, потому что в казарме мало кто интересуется такими вещами; что если как-то продержаться этот год, то летом можно будет записаться в университет, вроде бы, правительство готово оплатить фронтовиками первые два семестра обучения… Так думал капитан Веттели, но ноги сами, без участия разума, влекли его в припортовые кварталы, где в промежутках меж серыми стенами домов уже проглядывали размытые туманом очертания корабельных мачт.
…Именно там, неподалёку от порта, возле открытой двери кондитерской, под кованым трёхрогим фонарём и произошла встреча, с одной стороны, спасшая ему жизнь, с другой – едва жизни не стоившая…
Он как раз стоял у фонаря, ловил носом волну тёплого, наполненного ароматом корицы воздуха, идущего от раскрытой двери, и мучительно решал: разориться на горячую булочку, или ограничиться казённым обедом, который был давно, и ужином, который наступит нескоро? Разум говорил: булочка с корицей – это роскошь, без которой вполне можно обойтись, тем более что сегодня ещё предстоит непременно потратиться на тёплые носки, иначе завтра он без них точно простудится. Но желудок требовал своё, ему не было никакого дела до носков. Неизвестно, сколько бы ещё лорд Анстетт терзался булочно-носочными противоречиями, и чем бы решился вопрос, но тут его окликнули. Голос был хорошо знакомым, а интонация оживлённой до развязности:
– Ба-а! Капитан Веттели! Какая встреча! Не знал, что вы до сих пор торчите в Баргейте! Здесь никого из наших не осталось, все разъехались по домам… Ах, да! Забыл, что вам больше некуда податься! Как, хорошо ли устроились? Или всё ещё в казармах? Что-то бледный у вас вид, капитан, можно подумать, вас чепиди[1] покусала! Что вы с собой сделали?
В довершении этой не слишком-то деликатной речи, Веттели панибратски хлопнули по плечу. Да, это тоже была примета мирного времени. Прежде лейтенант Токслей, а это был именно он, не позволил бы себе обратиться к своему капитану столь фамильярно, тем более что они никогда не приятельствовали. Фердинанд Токслей, уроженец южных континентальных провинций, сын школьного учителя из Шре, казался Веттели слишком шумным и деятельным. Он был отличным солдатом, толковым подчинённым, человеком простым и компанейским, но его общество утомляло. Не исключено, что сам Токслей считал своего командира личностью замкнутой и скрытной, может быть, даже высокомерной, как это бывает у аристократов. Не исключено также, что его, как личность весьма честолюбивую, втайне раздражала излишняя молодость капитана Веттели, людям такого типа всегда нелегко подчиняться тому, кто младше тебя почти на десять лет. Во всяком случае, лейтенант Токслей тоже никогда не стремился к сближению с Веттели, их отношения оставались доброжелательно-официальными.
Но неожиданная встреча обрадовала обоих, и уставший от одиночества Норберт легко простил однополчанину моветон, и его слова: «О! Лейтенант Токслей! Счастлив вас видеть!» были вполне искренними.
А больше он ничего не успел сказать, потому что из кондитерской хлынула новая волна восхитительно-ароматного тепла, несчастный желудок свело голодной судорогой, а весь окружающий мир пополз куда-то вбок и окончательно канул в туман. Спасибо, рядом оказался фонарный столб, и Веттели успел уцепиться за него, иначе, пожалуй, не устоял бы на ногах. А может, не столбу вовсе, а лейтенанту Токслею он был обязан тем, что всё-таки устоял. Именно его округлившееся рыжеусое лицо, было первым, что проявилось из тумана перед Веттели, его руки он почувствовал у себя на плечах и его встревоженный голос услышал:
– Боги милостивые, капитан, да что с вами?! Вы здоровы?
– Вполне! – заверил Веттели хрипло и понадёжнее уцепился за столб.
Лейтенант Токслей ему не поверил.
– Да на вас лица нет! Определённо, я не могу оставить вас в таком состоянии! Здесь холодно, идёмте куда-нибудь… ах, да вот хоть в кондитерскую, что ли! Надеюсь, у них подают кофе… – желудок вновь болезненно сжался и мир поплыл. – Послушайте, вы сможете дойти?
– Разумеется! – бодро пообещал Веттели, хотя втайне затосковал, что сейчас придётся расстаться со спасительным столбом. К счастью, его поддержали за локоть.
В кондитерской было умопомрачительно-прекрасно.
Перед носом возникли две булочки – марципановая и с корицей. И ещё маленькая белая кофейная чашка, от неё шёл пар, на тёмной поверхности плавала светлая пенка. У девушки-официантки было обеспокоенное лицо. Потом откуда-то появилась пожилая хозяйка, сказала сердито: «Что это вы здесь глупостями занимаетесь! Понимать же надо!» Ушла, а некоторое время спустя вернулась с тарелкой жареной колбасы, залитой яйцом. Поставила перед капитаном, робко провела ладонью по его изрядно обросшей макушке, всхлипнула и скрылась из виду.
– У неё сын погиб в Такхемете, под Беджурой – пояснила официантка тихо.
– Да, там много народу полегло, – согласился Токслей. – Едва не половина нашего полка.
Веттели их почти не слушал. Ему не хотелось вспоминать Беджуру, он вспоминал, сколько лет назад в последний раз ел жареную колбасу с луком и яйцом. Получалось, что очень давно, в первые дни мобилизации.
Просто удивительно, как мало надо человеку для счастья – достаточно колбасы, булочек и чашки кофе. Жизнь, четверть часа назад казавшаяся беспросветной и ненужной, вдруг стала очень даже ничего, в голове прояснилось, и туман перед глазами рассеялся без следа.
– Вам лучше? – обрадовался лейтенант Токслей. – Так расскажите же наконец, что с вами творится. Честное слово, это было похоже на голодный обморок.
Рассказывать не хотелось, промолчать было бы невежливо, слова поначалу подбирались плохо. Из-за тонкой перегородки доносились сдержанные женские всхлипы – акустика в кондитерской оказалась лучше, чем в оперном театре, на кухне было слышно каждое слово, произнесённое посетителями крохотного торгового зала, и наоборот. Веттели как мог коротко и даже не без юмора, вдруг прорезавшегося невесть откуда, обрисовал своё нынешнее положение, включая дилемму «булочка – носки». (В этом месте из кухни донёсся трагический вопль: «Ах ты, господи, знала бы я, что он там под дверью топчется! Что же не вошёл-то?!»).
Токслей слушал и мрачнел всё больше.
– Это гоблины знают что! – сказал он. – Мы пять лет кормили падальщиков и гулей ради «интересов Альбионской короны», а когда это безумие кончилось, нас бросили на произвол судьбы, будто старый хлам. Они должны были позаботиться о трудоустройстве отставных офицеров-кафьотцев, назначить на соответствующие гражданские должности. Они ведь гарантии давали, дракон их раздери!
– Давали, – согласился Веттели с усмешкой, ему в самом деле было забавно. – Но есть ещё такая неприятная штука – двадцатитрёхлетний возрастной ценз. Те должности, которым я соответствую по званию, не могу занять по возрасту, а те, на которые по возрасту прохожу, не соответствуют капитанскому званию, поэтому мне никто не обязан их предоставлять. А через несколько лет, когда я миную возрастной ценз, истечёт срок действия указа об условных отставниках Кафьота, и мне вообще ничего не будет причитаться. Замкнутый круг… Ну и гоблины с ними со всеми! Выберусь как-нибудь, – он легкомысленно махнул рукой. После сытной еды будущее заиграло неоправданно-розовыми красками. Вот только надолго ли?
– Послушайте, капитан! – Токслей вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. – Ведь я знаю, что с вами делать! Бросайте этот ужасный туманный город, едемте со мной в Гринторп!
Случайное совпадение или перст судьбы, но название это было Веттели хорошо знакомо. Из деревни Гринторп графства Эльчестер была родом его няня, миссис Феппс. Будучи особой весьма словоохотливой, она часто пускалась в воспоминания о родных краях, и в её бесконечных рассказах фигурировали посевы ячменя, стада коров, какие-то особенные, выставочные экземпляры свиней и чрезвычайно зловредные боггарты, от которых ночью никакого покоя, если забудешь положить под матрас ветку можжевельника.
