Пели, сливая голоса, скрипки. Звенели струны цистры, дробной россыпью цокотал ксилофон. Рыдала, надрываясь, свирель.
Струйки пота стекали меж лопаток менестреля. Пальцы дрожали, ребра вздымались и опадали, словно у каторжника в каменоломнях. Настоящему художнику магия музыки не дается легко. Это ремесленники и подмастерья способны ублажать народ в балаганах и на рыночных площадях, даже не вспотев. Для творцов музыка – тяжкий труд, требующий полной самоотдачи. Ведь известны случаи, когда менестрели умирали, надорвавшись, прямо на выступлении. Ланс им завидовал: они умерли счастливыми.
Наконец менестрель сильным движением кистей – аж хрустнули запястья – вздыбил мелодию, словно горячего скакуна. И оборвал…
В гробовой тишине Ланс альт Грегор упал на одно колено, всем весом налегая на шпагу, будто на трость. Со стороны выглядело красиво – исполнитель благодарит слушателей за внимание и правителя за оказанную честь. На самом деле он просто не мог держаться на ногах.
Зал еще молчал. Молчал мгновение, другое… А потом взорвался радостными возгласами, писком восторженных женщин, звоном шпор о гранитные плиты.
Ланс не поднимал головы, вцепившись в оплетенную кожаным ремешком рукоять, как утопающий в брошенную ему веревку. Так уж повелось, старинный клинок впитывал восхищение толпы, возвращая владельцу жизненную силу и истраченную магию. Еще немного, и он сможет стоять на ногах, шутить, танцевать, обмениваться колкостями и принимать благодарности.
Дворяне Аркайла безумствовали. Их ликование не знало границ, разливаясь широким, бурным потоком. Ланс купался в нем, подобно лососю, поднимающемуся на нерест в верховья реки.
Но рано или поздно люди уставали славить менестреля, сколь великолепно бы он ни играл. Так было сто и двести лет назад, так будет через триста лет.
Альт Грегор выпрямился. Еще раз поклонился герцогу, теперь уже внимательно рассматривая правителя. Глаза старика блестели – добрый знак. Выступление удалось на славу, если музыка смогла растрогать дряхлого с виду, но крепкого, как стальной шкворень, прана Лазаля Аркайлского из Дома Черного Единорога.
Его светлость едва заметно шевельнул пальцем.
Командир дворцовой стражи в парадной сюркотте с серебряным шитьем поверх вороненой кольчуги приблизился к менестрелю, протягивая на ладони увесистый замшевый мешочек. Шепнул, чтобы не расслышали остальные:
– Сотня «лошадок». С тебя причитается.
Ланс едва заметно кивнул. С праном Коэлом альт Террилом из Дома Радужной Рыбы их связывала дружба не менее давняя и крепкая, чем с придворным магом-музыкантом Регнаром. И крыть нечем. «Лошадками» в Аркайле называли золотые монеты в отличие от серебряных «башенок». На первых чеканили родовой герб его светлости, а на вторых – дозорную башню, издревле возвышавшуюся на утесе у причала. Сумма огромная. Вдвоем пропивать – несколько лет. Почему же не проставиться? Завтра, когда разъедутся гости, можно завалиться в самую дорогую таверну. И Регнара не забыть, а то обидится…
Тем временем распорядитель бала громогласно объявил первую часть большого балета. Толпа заволновалась. Вельможи постарше потянулись к стенам, молодежь выстраивалась длинной двойной линией посреди зала.
– Участвуешь? – усмехнулся в густые усы пран Коэл.
– Спрашиваешь… – приосанился Ланс, одернул дублет.
– Ну, удачи.
Они оба знали, что менестрель никогда не отказывал себе в удовольствии потанцевать с цветом общества. И не было случая, чтобы он не вскружил голову какой-нибудь красотке, явившейся ко двору с рохлей-мужем из глухого угла герцогства. И хорошо, что альт Грегор не бывал на родине уже больше четырех лет. Пересуды о его последнем приключении наверняка утихли.
Командир стражи вернулся на свое место у трона герцога, а Ланс поспешил занять место в ряду танцоров.
Регнар взмахнул палочкой.
Плавно загудели валторны. Размеренными ударами задали ритм литавры.
Стоящие попарно мужчины и женщины шагнули друг навстречу другу.
Ланс протянул ладонь и взялся за кончики пальцев пухленькой дворянки с такой старомодной копной на голове, что без всяких пояснений делалось ясно – это и есть тот самый глухой угол. Смазливая мордашка разрумянилась так, что почти не видно веснушек. Еще вчера менестрель, не задумываясь, сразил бы ее цветистым комплиментом, а в перерыве между частями балета увлек бы подышать воздухом на крытую галерею. Но сейчас он лишь улыбнулся немножко грустно и устало, отвесил изысканный поклон и повел.
Раз. Два. Три. Поворот.
Раз. Два. Три. Поклон.
Смена партнеров.
Теперь на Ланса глядели синие, как сапфиры, очи. Белоснежная кожа, высокий лоб. Волосы цвета воронова крыла разделены на две косы и уложены в сложные башни. Два-три выбившихся локона – вовсе не небрежность парикмахера, а свидетельство его мастерства.
Баронесса Кларина. Умна, расчетлива, жестока. Фаворитка герцога Лазаля, а поскольку старый конь хоть борозды и не портит, но глубоко не пашет, то заодно любовница наследника – сорокапятилетнего прана Гворра Аркайлского.
Раз. Два. Три. Поворот.
– Вы сегодня превзошли самого себя, – шепнула баронесса, когда во время очередной фигуры танца их лица едва не соприкоснулись.
– Счастлив радовать вашу милость, – поклонился альт Грегор, улыбаясь холодно, как зимний лес.
Интрижка с фавориткой его светлости в планы Ланса не входила. Зачем искать себе врагов среди сильных мира сего?
Раз. Два. Три. Поклон.
Снова смена партнеров.
Ланс натянул на лицо привычную учтивую полуулыбку, поднял взгляд и едва не задохнулся. Сбился с ноги, как если бы окатанный морем до зеркального блеска гранитный голыш попал под его подошву. Не миновать позора, но альт Грегор был не только повесой, танцором и магом-музыкантом, но и фехтовальщиком, каких поискать. Это в бальной зале оступиться значит вызвать насмешки и едкие шуточки. Во время поединка споткнувшегося ждет смерть.
Лансу удалось превратить неловкий шаг в дополнение изысканного поклона.
На него смотрели два глубоких аквамарина.
Бездонные, как море между Браккарскими островами. Чистые и светлые, как родники в горах Карроса. Сверкающие, как блики восходящего солнца на глади бухты Аркайла.
Долгие мгновения менестрель видел только эти глаза, не отпускавшие его во время выступления, и лишь потом заметил высокие темные брови, скулы, будто очерченные резцом умелого скульптора, полные губы, локоны того оттенка и блеска, который имеют спелые плоды каштана, выскочившие из зеленой колючей кожуры.
Осторожно, как берут бабочку, опасаясь стереть пыльцу с прозрачных крыльев, он взял в ладонь тонкие пальцы.
Хотелось что-нибудь сказать, но впервые за много лет слова застряли у Ланса альт Грегора в горле. Как у шестнадцатилетнего юнца, повстречавшего первую в своей жизни любовь. Он мог лишь улыбаться, стараясь хотя бы не выглядеть глупо, и заученными движениями переставлял ноги.
Раз. Два. Три. Поворот.
Девушка скользила по мраморным плитам легко, будто не касаясь их. Так водомерка мчит взад-вперед по глади пруда и не проваливается. Ее лицо не покидало настороженно-испуганное выражение, и только в начале второй фигуры танца почти незаметная улыбка тронула губы в ответ на предупредительный и исполненный почтения взгляд менестреля.
Раз. Два. Три. Поклон.
Смена партнеров?
В этот миг Ланс осознал, что даже не спросил у обладательницы аквамариновых глаз имя, из какого она Дома…
Плавным, но неуловимо-быстрым движением он шагнул в сторону, оказавшись на месте долговязого юнца в смешном, коротком, будто с обрезанными полами пелисе и высоких сапогах с золочеными пряжками. Обиженный сдавленно крякнул, но Лансу было наплевать – ведь перед ним снова плыли очи цвета морской волны в летнее утро, а в его ладони дрожали нежные пальчики.
Раз. Два…
Каштановый локон не коснулся щеки альт Грегора, тонкий, едва уловимый аромат аркайлского ландыша ворвался в ноздри, опьяняя сильнее золота, сильнее власти, даже сильнее музыки.
– Кто вы, прекрасное дитя? – успел шепнуть он в розовое от смущения ушко.
Три. Поворот.
– Реналла из Дома Желтой Луны…
– Вам кто-нибудь говорил, сколь вы восхитительны?
Девушка потупилась и залилась румянцем.
Раз. Два. Три…
Сильная рука, вцепившаяся в плечо Ланса, развернула его, протащив по мраморному полу несколько шагов.
– Каналья!
Тяжелая ладонь наотмашь хлестнула по левой щеке. И тут же по правой, тыльной стороной. Острой болью вспыхнула рассеченная перстнем губа, перед глазами поплыл багровый туман, сквозь который проступила вытянутая физиономия с редкой юношеской бородкой и сведенными к переносице бровями. Надо лбом, главным украшением которого служил багровый прыщ с белой головкой, топорщились напоминающие солому волосы.
Пальцы Ланса сомкнулись на рукояти шпаги. Окружающие лица расплылись, сливаясь в цветастое кольцо, превращаясь в толпу. И только одно выделялось четко и резко, как символ веры, высеченный на алтаре. Лицо юноши в нездешнем пелисе и сапогах с голенищами-раструбами. «Кажется, мода Браккары», – мелькнула отстраненная мысль.
