Огромный ковёр, расшитый изумрудными лепестками и небесно-голубыми цветами, расстилался от горизонта к горизонту. Ворс под босыми ступнями был упругим, мягким и теплым, а поверху слоями стелился густой серый туман.
– Ты хотел посмотреть на меня… – Нимфа появилась только вслед за голосом – она полулежала на стволе вековой ивы, льнущей к земле, и смотрела на Юма огромными улыбающимися зелеными глазами. На ней была короткая зеленая накидка, а длинные серебристые волосы охватывал венок из ромашек. Она была прекрасна, но в этой красоте было что-то нечеловеческое или не совсем человеческое – гладкая мраморная кожа не казалась бледной, маленький носик был слегка вздернут, губы сверкали бледно-розовым перламутром…
И вдруг он заметил, что его сапоги нахлобучены на торчащие прямо из ковра обрубки сухих еловых стволов, и с них стекают мутные струйки воды, смешанной с глиной, а рукава его камзола обляпаны рыжеватой грязью. Всё это казалось совершенно лишним на фоне великолепного, невозможного видения.
А потом ковер исчез, а на его месте возникла поросль густой цепкой травы, туман стремительно поднялся вверх, превратившись в облака, вокруг зашелестели кроны деревьев, и только нимфа осталась неизменной. Потянуло живой утренней прохладой, смешанной с запахом трав и цветов – тем самым, что бывает, когда под рассветным небом начинает таять роса.
– Ты не хочешь меня о чем-нибудь спросить? – поинтересовалась нимфа (или все-таки кикимора?).
– Нет… Я страшно устал и хочу есть. – Теперь он чувствовал не только холод, проникающий под промокшую одежду, но и свинцовую тяжесть в ногах. Юм решил поверить в то, что он жив – в конце концов, каждый может верить во что ему хочется.
– Отдыхай, – сказала нимфа и исчезла, но голос ее продолжал звучать: – Только постарайся, чтобы тебя не увидели люди из рода Росомахи. Или какие-нибудь другие люди… Они не потерпят чужака в Заповедных землях, сначала тебя переправят за Дрёму, а потом убьют. Отдыхай, ешь лесные орехи… Может быть, когда немного окрепнешь, сможешь охотиться. Но не попадайся на глаза людям. Жители Заповедных земель добры и терпеливы, но только не к чужакам.
– Постой, постой… – изумился Юм. – Какие заповедные земли? Те, что у варваров? Но до них сотни лиг! Я не мог так далеко уйти. И я шел совсем в другую сторону.
– Под землей совсем иные расстояния, лорд.
– Откуда ты знаешь, кто я?
– Ты сам сказал.
– Когда?
– В бреду. – Нимфа снова возникла на прежнем месте. – Ты стонал, звал какую-то Сольвей, шептал, что еще вернешься и поединок с Тарлом всё-таки состоится, не будь ты Юм Бранборг, лорд Холм-Дола…
Юм осторожно опустился на траву, которая, к счастью, оказалась мягкой и сухой.
– Ты знаешь мое имя, а я твое – нет.
– Нас, Древних, не так уж много. Нам не нужны имена. – Она откинула со лба прядь волос.
– Древних? – Юм почувствовал, как усталость медленно, но верно покидает его тело, постепенно впитываясь в землю. – Я всегда думал, что это всего лишь легенды.
– Легенды… А расскажи-ка мне легенду о Древних… – Нимфа устроилась поудобнее, приготовившись слушать.
– Зачем тебе сказка, если ты знаешь, как было на самом деле?
– Легенда обычно бывает красивей, чем быль. Расскажи…
– Одного странника застала в пути непогода, и он укрылся от вод, льющихся с неба, под густой кроной могучего дуба. И вдруг он услышал удивительные звуки, радующие слух. Сначала он боялся выглянуть из-за листвы, но звуки звали его к себе, и он решился… На просторной поляне танцевали странные существа. Они были похожи на людей, но у одних на спине трепыхались маленькие прозрачные крылышки, другим длинные, до земли, волосы заменяли одежду, а третьи были с ног до головы покрыты вьющейся золотистой шерстью.
– Златорунные фавны, – заметила нимфа. – Их нет больше…
– А потом странник заметил, как возникали звуки. Когда дивные существа касались дождевых струй, те начинали звенеть, и звон их сплетался друг с другом, и это было первой музыкой, услышанной человеком. Он подкрался поближе к прекрасным танцорам, и когда одна из нимф, увлеченная танцем, оказалась совсем близко, ухитрился кинжалом срезать с ее головы прядь длинных волос.
Древние танцевали всю ночь, и всю ночь странник смотрел на них. А когда над деревьями показались первые солнечные лучи, они, смеясь и продолжая танец, скрылись среди тающих теней. Тогда страннику показалось, что мир слишком пуст без чудных звуков, он прикоснулся к волосам нимфы, и они зазвенели, словно дождевые струи. А потом странник сделал первую лиру, а сам стал первым лирником.
Юм умолк, и тут же зазвучала тихая музыка. Нимфа перебирала длинными точеными пальчиками собственные волосы, и они отзывались печальными звуками.
– Тебе грустно? – спросил Юм, поднимаясь. Он с удивлением обнаружил, что его одежда уже высохла, и пятна рыжей грязи с нее исчезли сами собой.
– Попробуй… Может быть, у тебя получится что-то повеселей. – Она подняла на ладони свою тяжелую прядь и протянула ему. – Может быть, в твоей музыке будет больше радости…
И новая мелодия зазвучала в ритме биения сердца, которое с каждым мгновением всё учащалось и учащалось…
Юм не знал, сколько времени прошло с тех пор, как он погрузился в сладкое забытье. Мир был заполнен изумрудным сиянием глаз и серебряным смехом, а хрустальные небеса то стремительно приближались, то снова взлетали в недосягаемую высь.
– И всё же: как тебя зовут?
– Если хочешь, ты можешь подарить мне имя.
– Я не могу придумать.
– А что у вас кричат, если заблудятся в лесу?
– Как что? Ау!
– Вот пусть я и буду для тебя – Ау… – Она сидела рядом, закутавшись в волосы, а из глубин ее зеленых глаз вновь поднималась вечная печаль. – А теперь я должна исчезнуть… – Ау сняла с пальца колечко, выточенное из черного дерева, и надела ему на мизинец. – Чтобы продолжать жить, мы, Древние, должны всё глубже погружаться в Ничто, и каждый раз всё труднее возвращаться. Наше время кончается… Оно, наверное, уже кончилось, только мы еще не можем в это поверить. В этом кольце скрыта крупица Небытия, и когда тебе будет очень нужно, оно исполнит одно твое желание, даже самое невозможное. Может быть, оно тебя спасет, а может – и погубит, но мне больше нечего тебе оставить…
Ветер гонит пушинку, течение вод уносит ветку, судьба ведет человека. Но если бы не было пушинки, ветки, человека, зачем тогда ветер, течение вод, судьба…
Служитель Лист. Трактат о сути незримых явлений, 688 г. от Великого Похода
Челн пришлось покинуть раньше, чем гребцы перестали справляться с убыстряющимся встречным течением – река сузилась, и с правого берега из зарослей начали то и дело со свистом прилетать стрелы. В конце концов бронзовый наконечник вонзился в фигурку Зеуса, украшающую нос суденышка, а это было настолько дурным знаком, что кормщик Серко наотрез отказался плыть дальше.
Они высадились в сумерках на крутом берегу, возле высокой, почти отвесной скалы. Пров заправил в штаны длинные полы своей накидки, ловко забрался наверх по едва заметным уступам и сбросил вниз веревку. И как только за нее ухватился Ойван, последний из троих, челн тут же отвалил от берега.
Первую ночь провели тут же, в небольшой пещерке, договорившись по очереди караулить вход. Среди ночи Ойван вдруг ощутил, что какой-то острый камушек упорно впивается ему в бок. Он приподнялся, стараясь нашарить под собой неровность, и сразу же обнаружил, что Прова, который как раз должен был находиться на посту, в пещере нет. Волхв исчез вместе со своим заплечным мешком.
– Эй! – Ойван начал расталкивать Геранта. – Пров убёг. Вставай, что ли.
– Вернется, – успокоил его Служитель сонным голосом, перевернулся на другой бок и снова засопел.
Решив, что Герант даже сквозь сон ничего зря говорить не станет, Ойван оставил попытки его разбудить, но самому ему стало как-то не по себе. Что-то слишком часто за время этого путешествия за спиной поднимался страх, холодный и липкий, какого раньше не приходилось испытывать никогда. Сон уже не возвращался, уступив место тревожному ожиданию. Ожиданию чего? Герант спал, значит, его-то мрачные предчувствия не мучили. Но Служитель с самого начала знал, куда и зачем он направляется и чем всё это для него может кончиться. Но почему он выбрал именно его, Ойвана, сына Увита из рода Рыси, своим спутником? Или ему это вождь посоветовал? Но и Алса едва ли должен знать каждого юнца…
Внизу шумела река, заглушая лесные шорохи, и к их укрытию кто угодно мог подобраться незамеченным. А с берега за челном наверняка давно следили, и было странно, что до сих пор их никто не побеспокоил. Почему Пров выбрал именно это место для высадки? Только ли потому, что кормщик отказался подниматься выше по течению? Вопросы один за другим повисали в воздухе. И еще этот непонятный страх… Спина обычно хорошо чует опасность. Может быть, уже поздно что-либо менять, может быть, судьба уже всё решила? Как это было написано в том сером свитке с обгоревшими краями: «Не искушай судьбу – она и так искушена во всём, что мы знаем и что нам неведомо. Она знает, насколько верна наша вера и насколько уместно неверие…»
