Послушав выкрики кочевников, Ханид сказал:
– О мой повелитель! Они требуют поединка! Причем не конного, а пешего, на саблях! Требуют, чтобы против их хана вышел самолично северный царь!
– Передай им – пусть их хан попробует сначала одолеть раба из рабов северного царя, подающего ему по утрам полотенце. Все, я пошел, – сообщил Тарик и, не дожидаясь ответа, повернулся, чтобы спрыгнуть с земляной насыпи.
– Это безумие! – рявкнул командующий Правой гвардией Хасан ибн Ахмад. – Повелитель, прикажи, чтобы самийа не покидал лагерь!
– Тарик, стой, – быстро приказал Аммар. – Это уловка. На тебя выскочит конный отряд и либо заарканит и уволочет в ханскую ставку, либо порубит в лагман-лапшу. Тебе нечего делать ни в лагере джунгар, ни в лагмане.
Нерегиль мгновенно развернулся обратно и прошипел:
– Аммар, ты, перед лицом войска запрещаешь мне выйти против какой-то грязной толпы, во главе которой стоит повивальная бабка?!
– Там засада! – никого не стесняясь, заорал в ответ Аммар.
– На западе мне расставляли засады не чета этим! Я дрался с огненными демонами, и мой государь не удерживал меня за рукав с увещаниями: «Осторожно, Тарег, ты можешь обжечься, осторожно, ты можешь удариться»! – взорвался в ответ нерегиль.
– А может, ему как раз следовало это сделать в твой последний выезд? – вдруг тихо спросил Аммар.
Нерегиль, хотевший что-то сказать, судорожно глотнул воздуха и осекся.
А потом все-таки ответил:
– В мой последний выезд я встретился не с засадой, Аммар. Под стены вверенной мне крепости вполне открыто приполз дракон. Впрочем, все это уже совершенно неважно…
И самийа тряхнул головой, словно отгоняя наваждение. А потом поклонился своему повелителю, повернулся, спрыгнул с земляного вала и пошел прочь. Люди шарахались у него с дороги и вопросительно посматривали на халифа.
Дракон. Аммар понял, что получил ответ на вопрос, заданный в населенный ангелами воздух, – мол, с кем же дрался Тарик, что попал сначала в плен, а потом на весы для взвешивания скотины? И еще Аммар понял, глядя в спину удаляющегося нерегиля – тот старался высоко держать голову, и ему это почти удавалось, – что навряд ли у него получится оскорбить самийа сильнее.
Кочевники продолжали крутиться у земляного вала, охаживая плетями бока лошадок и выкрикивая оскорбления. Военачальники стояли, затаив дыхание, и ждали слов своего повелителя.
– Тарик! – решился Аммар.
Нерегиль остановился, но не обернулся.
– Да поможет тебе Всевышний. Иди, принеси мне немытую голову этого наглеца.
Когда пришло время обедать, голова Рабдан-хана уже красовалась на пике у порога Аммарова шатра.
Рассказывали, что многие остались крайне разочарованы зрелищем, поскольку не успели толком ничего увидеть. Только пристроились посмотреть, протолкавшись локтями, как бац – все уже закончилось.
То есть хан подъехал верхом на нестепном высоком жеребце. Здоровенный, грузный, в панцире из крупных бронзовых пластин, в островерхом шлеме со стрелкой-наносником. Тарик стоял, подбоченившись. Рядом с широкоплечим, высоченным даже по ашшаритским меркам степняком он казался мальчишкой, ввязавшимся, на свою голову, во взрослые военные забавы. Рабдан отдал поводья коня ближним нукерам, те отъехали на положенное при поединке расстояние в полполета стрелы. Затем степняк выхватил из ножен саблю. Тарик обнажил свой прямой толайтольский меч.
И тут случилось что-то странное, о чем рассказывают по-разному, и не все сходятся во мнении. Кто-то говорил, что видел, как из левой руки кочевника заструилось что-то подобное черному туману – это среди бела дня-то, туман, да еще и черный! – и змеиной лентой метнулось к нерегилю. А тот крест-накрест свистнул мечом – и туманной змее настал конец. А кто-то говорил, что Рабдан-хан держал в левой руке круглый кожаный щит, какой принят у кочевников, и бросил этот щит самийа под ноги – чтобы ранить острым, обитым заточенной бронзой краем и повалить наземь. А нерегиль прыгнул, как кошка, и перескочил через щит.
А дальше все уже сходились и говорили одно и то же: самийа сиганул через голову джунгара, перекувырнувшись в воздухе. Приземлился у того за спиной – и засек кочевника в два удара. Один пришелся поперек тела, прямо над наборным поясом, второй снес голову.
Вероломные джунгары помчались к нерегилю, разматывая арканы, но тут из травы поднялся вороной конь несказанной красоты. Тарик подхватил голову врага за косичку, вскочил на скакуна-джинна верхом и был таков.
Впрочем, пообедать ашшаритам не пришлось, потому что джунгары перешли в наступление. Тогда многие поняли, что не зря Тарик гонял их на бывшем поле боя в южной долине Фейсалы – на потеху феллахам, наблюдавшим за маневрами конников. Нерегиль заставлял строиться, и рассыпать строй, и снова быстро строиться, перестраиваться и разбиваться на отряды. Так что в преддверии джунгарской атаки все сумели быстро занять свое место в боевых порядках.
Поскольку землю уже сотрясала мощная дробь копыт заходящих из степи туменов, с Тариком никто не успел толком поспорить, а нерегиль, как потом рассказывали, предложил невиданное и безумное построение. Кольчужную тяжелую пехоту он оставил в центре, как ашшариты и поступали от века – воины наклонили копья и уперли их в землю, прикрывшись щитами. За ними, как диктовали все руководства по ведению войны, самийа расположил лучников. И резервный конный полк он поставил за ними – тут тоже все было правильно и по обычаю аш-Шарийа. А вот на правое и левое крыло следовало поставить лучшие конные отряды! А что сделал нерегиль? Он усилил левое крыло вдвое против правого. И приказал – в полном противоречии с собственными прежними умозаключениями – левому крылу наступать клином, прорвать вражеские порядки и атаковать джунгарские резервные полки под ханскими тугами. Впрочем, следуя разумному обычаю, он поставил по два отряда на каждый из флангов – пока передний атаковал, второй оставался прикрывать пехотинцев.
Но, видно, Всевышний благоволил ашшаритам в тот летний день, и все сделалось по слову нерегиля. Джунгарам вышли в тыл, рассекли их войско на части, окружили и перебили до последнего человека. Халиф правоверных лично зарубил Дабачи-хана, прибавив его голову к голове Рабдана у порога своего шатра. Впрочем, в милосердии своем повелитель верующих приказал оставить в живых женщин и детей кочевников. Да и пленных в тот день взяли предостаточно – так что, когда войску пришло время возвращаться в аш-Шарийа, колонны рабов подняли такую тучу пыли, что казалось, войско вдвое прибавило в числе.
На полпути к долине Халхи, в которой кочевали родичи Араган-хана и Сенгэ-батура, ашшаритов встретило посольство – от обоих сыновей Эсен-хана. Араган, сын Эсена, приехал сам. Он, двое его взрослых сыновей – старшему уже исполнилось семнадцать, – а еще четверо сыновей Сенгэ-хана. Все они подошли с поясами на шеях и преклонили колени у копыт коня повелителя верующих. Халиф даровал им жизнь, милостиво разрешил подняться и говорил с ними.
…Против ожидания, приехавшие с Араган-ханом джунгары оказались не такими уж дикарями. Выбритые, в чистых халатах и кафтанах хорошего стеганого шелка. Лбы они тоже брили, и из-под круглых желтых кожаных шапок с золотыми шариками на острых кончиках спускалась к переносице лишь одна стриженая прядь. Араган, крепкий мужчина за сорок, сел на кошму напротив Аммара с уверенностью и достоинством природного повелителя. Поглаживая длинные черные усы, он переводил взгляд умных серьезных глаз с халифа на Тарика.
Нерегиль пребывал в состоянии умеренной ярости и потому сидел на подушке за левым плечом Аммара молча, не принимая никакого участия в разговоре. Тарика с трудом, но удалось убедить, что джунгары – люди, а не какие-то твари, с которыми он воевал у себя на западе. Но упрямый нерегиль все равно считал, что джунгарское посольство следовало отправить восвояси, пройти оставшиеся до Халхи четыре дневных перехода и поступить с кочевьями братьев так же, как ашшариты поступали с джунгарскими кочевьями до того. То есть упразднить. Нерегиль считал, что принуждение джунгар к миру – такими мудреными словами он называл этот поход – нужно довести до конца.
Тем временем Аммар изложил условия ашшаритов. Джунгары должны дать заложников – от каждого хана одного взрослого и троих несовершеннолетних сыновей, а также трех несовершеннолетних дочерей. Детей следовало воспитать при дворце халифа – в истинной вере, среди достойных наставников. Допустить в кочевья проповедников – чтобы люди степи услышали слово Всевышнего. Не преследовать и не чинить неудобств и препятствий обратившимся в веру аш-Шарийа. Беспрепятственно пропускать все караваны, идущие из Хань и Ханатты, – и обеспечивать им охрану и сопровождение. Карать смертью или выдавать ашшаритам осмелившихся напасть на купцов или путешественников. Карать смертью или выдавать ашшаритам всякого военачальника или предводителя, осмелившегося переступить границы халифата со злыми намерениями. Платить дань и раз в два года являться в Мадинат-аль-Заура для подтверждения вассальной присяги – со всей семьей, до последнего грудного младенца и младшей наложницы. Халиф правоверных оставлял за собой право удержать при себе любого члена семьи хана – не считая тех, кого уже доставили к его двору как заложников.
