Мышь разразился трелью.
– …И безответственны, согласен. Но зато они, как правило, любопытны и неосторожны, а это признак существа, ищущего на свою голову приключения. – Хозяин квартиры впервые улыбнулся. Но улыбка вышла недоброй, скорее, равнодушной. – А я люблю наблюдать, как человеческие букашки влипают в приключения. Это может быть забавно. И что там у них по плану, Эдгар?
Он впервые назвал собеседника по имени. Это означало, что настроение его заметно улучшилось.
Эдгар довольно пискнул.
– Центральный остров? Девчонка собралась на Центральный остров? Нашла вход?
Человек разочарованно развел руками:
– Да она захлебнется в тоннеле. Я так и знал. Ничего нового. Обычная глупость.
Мышь пискнул было, но хозяин квартиры нетерпеливо отмахнулся:
– Разочаровал ты меня, Эдгар. Поди прочь, видеть тебя больше не хочу.
Он зевнул и отвернулся, всем своим видом демонстрируя скуку.
Эдгар обиженно завозился, пыхтя и протестующе шевеля кисточками ушей. Но, убедившись, что разговаривать с ним больше не желают, вспорхнул и вылетел в окно.
Как только крылатый посетитель удалился, лицо человека в черном вновь озарила улыбка, на этот раз коварная.
– А может, и не захлебнется. Если вдруг она – настоящая техно. Чем дракон не шутит… Эх, и повеселимся тогда! Утрем нос старику.
С этими мыслями он направился в спальню, чтоб наконец-то вздремнуть.
Но не тут-то было. Пришло еще одно сообщение со Светлоярска.
Аня
Проснулась я от того, что меня колотило.
Во сне я видела черного человека и летучую мышь, похожую на Эдгара. Но человек был явно не Тимом, хотя лица его я не разглядела. О чем они говорили, мне не запомнилось, но осталось тревожное ощущение.
В горле как будто сидел еж, может даже, не один, на веках словно лежали чугунные гирьки. Я не сразу поняла, что воды в тоннеле почти не осталось, зато что-то шумело: наверное, тут были какие-то насосы. Что же они не включились раньше – там, за стеной!
Ноги были словно деревянные, спина тоже затекла. Я с трудом отделилась от стены и, попытавшись шагнуть, упала, чудом не ударившись о рельсы. Пришлось растирать ноги. Только после этого я смогла кое-как подняться и идти дальше.
Весь мой дальнейший путь был похож на сон. Я шла, меня шатало, я хваталась за стену, садилась на пол, отдыхала, шла дальше. Мне смертельно хотелось пить. Вчера удалось только наглотаться соленой воды, но этим жажду не утолишь, скорее наоборот. Сначала было страшно холодно, потом стало ужасно жарко. Тянуло лечь и полежать. Но я не хотела лежать, а тем более спать, в этом тоннеле. Сколько еще времени мне придется провести здесь? Надо быстрее на воздух, быстрее вперед! Сейчас я уже не думала о том, кого встречу, найду ли брата. Просто хотелось на воздух.
И на свет.
Медальон на шее словно стал тяжелее, я не включала его больше. Кажется, вчера было слишком много музыки.
Перегородок на пути мне больше не попалось. Трубы, если и были, в темноте увидеть я не могла. Тоннель был прямым, ровным, темным, совершенно одинаковым, и я шла, и шла, и шла.
Долгий-долгий, бесконечный путь вперед. И впереди не мелькнет даже тоненького лучика света.
Я отчего-то вспомнила, как бежала с завязанными глазами к козлу на физкультуре. Тогда мне было легко: кругом все было родное, пол, хоженый много раз, доска, на которую мы регулярно наступали, козел этот… А тут все незнакомое, и я совсем не чувствовала, что впереди и когда кончится тоннель.
Вспомнился орлан, который заставлял нас бегать. Сергей считает, что полицейский на нашей стороне. Его действительно не было среди тех, которые за мной гнались. Но куда в таком случае он делся?
Наконец я не выдержала, опустилась прямо на пол и свернулась калачиком. Если не посплю хотя бы полчаса, не смогу сделать больше ни шага.
Сколько времени прошло, неизвестно, но когда я проснулась, мне было еще хуже, чем раньше. Теперь я хорошо ощущала, что заболела. Я кое-как села, прислонившись спиной к стене. Обычно, когда мы болеем, нам дают много пить. А тут пить нечего, до морской воды и то не добраться.
Я пыталась сообразить, есть ли смысл оставаться тут в надежде, что отдохну, и мне станет легче. Но от чего станет? Вот ведь уже и поспала, а чувствую себя так, как будто таскала тяжелые мешки. Значит, сидение на месте ничего не даст, надо двигаться. Медленно, как смогу, но только не оставаться тут.
Цепляясь за стену, я еле-еле встала и, все так же держась за нее, побрела дальше.
Шаг, шаг, шаг. Я иду. Я все еще жива. Удивительно.
Когда не было больше сил идти, я привалилась к стене. Садиться, а тем более ложиться, не хотелось так сильно, как будто от этого зависела моя жизнь. А может, и зависела, кто знает? Вдруг лягу и больше не поднимусь?
Наверное, я задремала. А когда, наконец, очнулась, долго не могла сообразить, где нахожусь. Наконец поняла и заплакала. Опять этот тоннель! Наверное, он никогда не кончится. И никто меня здесь не найдет. Никто даже не узнает, что я здесь была.
Я шла уже просто так. Не думая. Ничего не понимая. В какой-то момент мне стало казаться, что шумит в ушах. Я не обращала на это внимания: шумит и шумит. Что тут странного: у меня же температура. Вообще удивительно, как я еще что-то могу.
Наконец шум стал настолько сильным, что я смогла понять: это вовсе не внутри меня, а где-то снаружи.
Справа.
Только сейчас я обратила внимание, что уже и не так темно: я видела стены, пол, высокий потолок и рельсы впереди – довольно далеко, выхода там не предвиделось.
Но зато я обнаружила источник света. Свет действительно падал откуда-то сбоку, я заспешила вперед и вскоре повернула.
Как же тут светло! Я зажмурилась. Свет резко бил по глазам. Я прикрыла их рукой, подождала, пока чуть-чуть привыкнут, и сделала между пальцев малюсенькую щелочку.
Передо мной, в двух шагах, был выход. Дверь, забранная решеткой. А за ней – песок и шумело, конечно же, море.
Я прошла эти два шага. Опустилась на корточки у решетки, вцепилась в нее руками и привалилась лбом. Закрыла глаза.
Наверное, она заперта. Наверное, чтобы открыть ее, предстоит еще потрудиться. Может быть, запустить медальон или спеть тридцать раз подряд Имперский марш.
Это все ерунда.
Я смогу. Я ведь уже смогла. Я дошла.
Я сидела долго. Очень долго. Не хотелось двигаться. Мне хватало того, что впереди – свобода. Я слышала море, видела песок, и мне было этого достаточно.
Но, в конце концов, жажда заставила меня шевелиться. Для начала я покрутила пружинку.
Медальон не работал.
Хорошо, что я не знала этого раньше, не пыталась запустить на длинном участке пути. Если бы я знала, что он сломался, я бы, наверное, не дошла.
Я попыталась спеть «Шутку» сама. Это довольно сложно, ведь она очень быстрая. При этом я трясла решетку.
И, уж не знаю, что помогло, – мое пение или мои усилия, но ржавая решетка в конце концов вылетела наружу, на песок, и я рухнула вместе с ней.
Тут же встала и бросилась по песку вперед. Сделав шагов десять, я окончательно лишилась сил и упала. Последнее, что я помню: ощущение мягкого песка под щекой.
Силуэт острова Рока-Алада чернел на фоне встающего над водой солнечного диска.
– Я дома, – сказал Антон.
Осталась сущая ерунда, но последние метры всегда самые долгие. Глаз уже отчетливо различал скалы, узкие фьорды и мощные, развесистые деревья. Еще несколько пустых, молчаливых минут – и вот она, земля. Крылом подать.
Орлан не стал сразу садиться, хотя очень хотелось, а пустился вдоль высокой береговой кромки, отыскивая деревья своей стаи.
Дерево-исполин, на котором когда-то свили гнездо его предки, стояло у самого обрыва. Сверху гнезда всегда кажутся маленькими – будто только и назначения у них, что оберегать кладку. В действительности же в гнезде может скрыться с головой даже человек, стоящий в полный рост.
Орлан опустился на край родительского гнезда. Оно пустовало, конечно. Ждало момента, когда он приведет сюда свою подругу. Но случится ли это когда-нибудь? Маловероятно.
Последний взмах – и он снижается. Под ногами – мягкое дно, устланное листьями, слежавшимся пухом и мхом. Теперь – спать.
Но сон пришел не сразу.
Может, так подействовала обстановка гнезда, ощущение близкого дома, но орлан думал не о последних событиях, а о будущем. О призрачном шансе создать семью.
Пара, гнездо, семья, кладка, дети… Для птиц это так же естественно, как для любых других животных в природе. Но оборотни – не просто птицы. Не только. У них слишком много человеческих ограничений.
Прикрыв глаза, орлан вспоминал свою черноголовую птицу. Ее серые, с белыми полосками, крылья на ветру. Если он и любил кого-то, то только ее. Он сам научил ее летать. Какой упорной она была, какой бесстрашной! Никогда не отставала, не просила отдыха. Они кидались со скалы вместе, одновременно, воздух обволакивал тело, перья хвоста ловили малейшие колебания.
