Свет пробежал. Короткая пауза относительной темноты.
Медведь сорвался с места.
Молли никогда не подумала бы, что зверь – даже оборотень – может двигаться настолько быстро. Он пронёсся над белым снегом, словно пушечное ядро, буквально ворвавшись в спасительную полосу мрака, где уже ждала приникшая к камню Волка.
Прожектора повернулись. Они были настроены так, что хотя бы один постоянно освещал саму седловину, два других – стены ущелья.
Волка поползла вперёд, отыскивать следующее укрытие.
Мельком Молли подумала, что горнострелкам следовало бы занять склоны гор, подняться на гребни по обе стороны ущелья; быть может, они уже так и сделали, но тамошние секреты ничем себя не выдавали.
Она ощутила, что медведь вновь готовится к броску, выдохнула, прижалась крепче – и в этот миг ощутила взгляд.
Пустой и холодный, он тем не менее настойчиво искал в темноте именно её, Молли Блэкуотер.
Она знала это. Поняла сразу, хотя и невесть, каким образом.
– Вперёд! – завизжала она прямо в ухо медведю, и в тот же миг вспыхнул четвёртый прожектор, несколько позади остальных.
Луч ударил прямо в их убежище, тени в ужасе исчезли, беспощадный свет выставил их на всеобщее обозрение.
И ночь тотчас взорвалась.
Сперва криками, а затем и выстрелами.
И, к изумлению Молли, крики были отнюдь не «тревога!», или «Rooskies!», или, на худой конец, хотя бы просто «вот они!».
– Ведьма! Ведьма! – завопило множество голосов.
И грянули выстрелы.
К счастью, медведь бросился вперёд мгновением раньше, едва только осознав, что кричит ему его наездница.
Пули зазвенели о камень, отбивая острую крошку. Взлетели фонтанчики снега, смешанного с дымом, и Молли подумала, что так, наверное, выглядят упоминавшиеся в книгах разрывные патроны Поммероя.
Медведь мчался огромными прыжками, не забывая при этом застывать на полсекунды, сбивая стрелкам прицел и не давая взять упреждение.
– Ведьма! Ведьму убейте! – надрывались позади.
Молли вжалась лицом в спину оборотня.
Выноси, выноси, ну пожалуйста!..
Рядом с её собственным суматошно билось маленькое кошачье сердечко.
Наперерез пулям отчаянно бросилась Волка, высоко прыгнула, взвыла, отвлекая огонь на себя.
Часто-часто застучала митральеза, за ней вторая.
Свист, свист со всех сторон.
Яростный вой Волки.
Медведь конвульсивно дёрнулся, его вдруг мотнуло вбок, так что Молли едва не скатилась с его спины, но зверь даже не взрыкнул.
Они мчались к перевалу.
Все прожектора скрестились прямо на них, беспощадный свет выхватил беглецов из спасительной темноты и уже не отпускал.
Первый снаряд лёг с недолётом, осколки свистнули, земля подпрыгнула. По ушам ударило так, что Молли оглохла. Медведь кидался из стороны в сторону, припадал к снегу, вновь рвался вперёд, хотя заметно хромал на правую заднюю лапу.
Но громче взрывов и выстрелов в голове Молли звучало яростное: «Ведьма! Ведьма!»
О ней знали. Команда «Геркулеса», видно, доложила куда следует.
Волка метнулась назад, завыла, и снег за их спинами вдруг встал стеной, словно невидимая рука потянула вверх белое покрывало. Ветер задул им в лица, задул с неистовой силой, и потоки снега устремились прямо вверх, подобные гейзерам.
Волка выла. Она не бежала, она сидела, запрокинув голову, и выла, жутко, душераздирающе, не обращая внимания на пули и снаряды.
Вой вдруг оборвался.
Снежная завеса взметнулась высоко, надёжно прикрывая им спины, но, оглянувшись, Молли увидела, что Волка уже не сидит, а лежит, странно и неестественно вывернув голову.
– Всеслав! Всеслав! – Молли отчаянно вцепилась в повод.
Медведь зарычал, кинулся назад.
Снежные гейзеры уже опадали, белая плотная завеса стремительно истончалась.
Всеслав вцепился медвежьей пастью в загривок Волки, мотнул головой – волчье тело подлетело, словно пушинка, рухнув прямо Молли на руки.
Обращённый на неё медвежий взгляд говорил яснее ясного: «Держи крепко, как только можешь! Уронишь…» – дальнейшее Молли старалась не расшифровывать.
Всеслав вновь бежал, и Молли вцеплялась одной рукой в медвежью упряжь, а другой – в мех Волки. Она боялась увидеть кровь, но вервольфу не то оглушило, не то что-то ещё – ран Молли не заметила.
Неожиданно тяжёлая Волка так и норовила слететь наземь, пальцы у Молли немели, но волчью шкуру она не выпускала.
И мысли её так сосредоточились только на одном лишь непреложном стремлении во что бы то ни стало не разжать хватку, что она не заметила, как стихла стрельба, исчезли слепящие лучи прожекторов и все трое беглецов оказались за изломом перевала.
* * *
В нас не стреляют, тупо думала Молли, по-прежнему намертво вцепившись в загривок Волки. И Всеслав больше не бежит, плетётся еле-еле, хромая на одну из лап. И хрипит тяжело. А Волка… Волка дышит, но едва-едва.
Медведь действительно тащился, словно из последних сил, низко опустив голову к самому снегу. На Молли он не глядел.
Но шли они теперь всё-таки вниз.
Вниз, а не вверх.
Королевская армия осталась за спиной. А вместе с ней – и крики «ведьма!», и свист пуль над головой.
Правда, Молли сейчас не могла этому порадоваться. Она вообще ничему не смогла бы порадоваться. Только держалась за поводья да вцеплялась другой рукой в бесчувственную Волку, пока медведь брёл всё дальше и дальше сквозь ночь.
«Почему перевал не охраняется? – подумала Молли. – Где же эти Rooskies, почему не стерегут вход в свою собственную страну?»
И тотчас из ночи донёсся негромкий свист. Ему ответил другой, подальше. Всеслав остановился, почти рухнув на снег. Молли вместе с Волкой скатились с его спины, скатились вправо, и ладонь Молли сделалась отчего-то липкой.
Свист повторился, как и ответ. Из лунного света, заливавшего белый снег, из серых скал, из ниоткуда возникали тени в долгих балахонах.
Медведь приподнял голову, слабо рыкнул. Его мех покрывала кровь, чёрная в ночи.
Сильная рука опустилась на плечо Молли, и она вздрогнула. Немолодой бородач посмотрел прямо на неё, посмотрел внимательно и испытующе, потом покачал головой. И махнул себе за спину, где четверо Rooskies держали широкие носилки с одеялами.
Залезай, мол.
Молли кое-как залезла – руки и ноги одеревенели. Бородач набросил на неё одеяла, а потом протянул откупоренную фляжку, над горлышком поднимался парок, видимый даже в слабом лунном свете.
Холод пробирал до костей и глубже, и, чтобы согреться, Молли выпила б и виски, и джина, и даже ужасного, по словам мамы, грога.
Её обожгло, но не от того, что питьё оказалось чрезмерно горячим. В напитке крылось что-то помимо сладости мёда и лёгкого привкуса каких-то трав. Тепло сразу ринулось по жилам, растекаясь по телу, так что Молли с блаженной улыбкой повалилась на носилки, забыв даже поблагодарить бородача.
Миг спустя она уже спала.
Молли часто читала в приключенческих книжках, как герой, заснув в одном месте, просыпается в совершенно ином.
Сегодня на месте такого героя оказалась она сама. Засыпала, повалившись на носилки, посреди морозной ночи на перевале через Карн Дред, проснулась же утром – или уже днём? – на высокой постели под тремя лоскутными одеялами, напоминавшими те, которыми она укрывалась в доме Предславы Меньшой.
– Мур-р! – обрадовалась дремавшая рядом кошка Диана.
– Вот именно, что мур-р, – сказала ей Молли сонным голосом. И огляделась.
Что, и тут сухие травы на стенах?! Это у Rooskies обычай такой?
Хорошо смазанная дверь не скрипнула, и рядом с постелью Молли внезапно появилась женщина. Появилась так неожиданно и так бесшумно, что Молли аж подскочила в кровати, а кошка Диана зашипела.
Среднего роста, с румяными округлыми щеками, глазами, синими как небо, от углов которых разбегалась частая сеть морщинок, в белом платке с алой вышивкой по краям, завязанном сзади, словно косынка, и белой же рубахе, поверх которой надето было нечто вроде платья на широких лямках. Верх светло-синий, низ – тёмный. И широкий кожаный пояс с какими-то сумочками на нём, похожий на патронташ.
«Она выглядит куда старше, чем мама, почти старуха», – подумала Молли. Волосы уже все седые – вон выбивается прядка.
Женщина решительно шагнула к лежащей Молли, нахмурясь, строго посмотрела на Диану – дескать, не шипи попусту, не балуй! – и кошка тотчас прекратила.
Сухая, слегка морщинистая, тёплая ладонь накрыла ладонь Молли, и голове у девочки тотчас заговорил негромкий приятный голос.
«Здравствуй, гостья дорогая. Здравствуй, Молли Блэкуотер».
Вновь, как и с Предславой, чужие мысли звучали на идеальном имперском. Но зачем её держат за руку?
