Сам воевода Бровка уже спешил навстречу княжичу со всегдашней своей подобострастной улыбкой. Человек вышел из низов, из простых воев, и привык к знати относиться с особым почтением. И, даже сам став воеводой, от привычки избавиться не смог.
Поздоровались, и воевода сразу начал вводить Вадимира в курс местной обстановки, словно сюда княжич приехал, чтобы именно заменить князя Буривоя.
Военег, стоя рядом и, слушая, откровенно морщился, но не от того, что слышал, а от тона, каким всё высказывалось. Не понравился доклад и самому Вадимиру.
– Подожди, подожди, тебе говорят… Что ты мне, как батюшке докладываешь… Я надеюсь сегодня же уехать назад…
Бровка растерялся откровенно. Должно быть, другого ждал.
– А мы как же?
– А как всегда бывает при живом и здоровом князе?.. Не знаешь?.. Пока жив Буривой, всё так же и будет… – резко сказал старый Военег, и взял княжича под руку, уводя к крыльцу, и оставив Бровку в недоумении. – Княжича жена ждёт… Её морозить нынче нельзя никак…
К саням с Велиборой пришлось всё-таки подойти. И руку пришлось протянуть, чтобы помочь ей выйти, а потом и на крыльцо взойти. Уже с крыльца княжна оглядела большой двор крепости. Вадимиру этот взгляд не понравился. Так хозяйка двор своего терема осматривает, радуясь и торжествуя, что он ей нравится…
* * *
Князь Буривой, как сообщили Вадимиру, ночь угрюмо просидел за столом, и недавно только, откинувшись спиной на скамью, уснул после того, как выпил одну за другой две баклажки хмельного мёда. Хмельной мёд в последние дни – единственная пища, которую он принимал, и единственное снадобье, которое помогало князю успокоиться.
Здесь, в крепости, не было гостиной горницы, как в княжеском тереме Славена, и ждать пришлось в прохладных, если не сказать, что холодных, полутёмных сенях, не отличающихся простором, по которому можно прогуляться, меряя шагами расстояние от стены до стены, и совмещая с этими шагами свои мысли. На скамью рядом с дверью сели втроём – княжич с княжной и воевода Военег. Ждать решили здесь, пока слуги заносили поклажу в верхние палаты, где раньше располагался Гостомысл с молодой женой. Дворовый человек, рассказавший о состоянии Буривоя, остался стоять рядом с входной дверью, на случай какого-то приказания, и смотрел хмуро. Когда страдал от болезни князь, страдали и все дворовые люди, так уж здесь издавна повелось. Буривой, как всем известно, короткостью нрава не отличался, и мог дурное расположение духа срывать на первом попавшемся под руку человеке. Чаще других под руку попадали дворовые люди, поскольку они всегда рядом.
– Отдохнула бы с дороги… – умышленно холодно, почти равнодушно, без заботливой настойчивости, вообще-то обычно ему свойственной от природы, сказал Вадимир жене, отвечая ей на её игру своей встречной и очень жёсткой игрой.
У Велиборы в самом деле глаза слипались. В сидячем положении в дороге по-настоящему выспаться невозможно. А здесь, чуть в небольшое тепло попала, её и сморило. Велибора, видно было, крепилась, но усталость своё брала.
– Я пойду, если только ты пообещаешь, что сразу позовёшь, как батюшка покличет, – поставила условие, и на Военега глянула, ища поддержки.
– Иди, как батюшка позовёт, и я позову, – холодно отговорился Вадимир.
Фраза прозвучала двусмысленно, хотя Велибора этого не заметила. Тем не менее, Вадимир мог не звать жену, пока сам князь Буривой её не позовёт. Сначала можно и без неё обойтись, а потом уже и позвать, чтоб совсем не расстраивать. В её положении тоже лишний раз расстраиваться не след.
– Не проводишь? – прозвучал холодный вопрос.
– Слуги дорогу покажут… – ответ оказался ещё более холодным.
Велибора ушла не только обиженная, но ещё и в большой тревоге, поскольку не понимала поведения мужа. Раньше он уже давно стал бы услужливым и предупредительным, старался бы предугадать каждое её желание, лишь бы она перестала сердиться.
– Что ты с ней так строго? – полушутя укорил Военег. – Её сейчас беречь надо…
– Дитё беречь надо… Согласен… А вот от неё след бы от самой беречься… – сухо ответил княжич, впрочем, не открывая воеводе нового О характере Велиборы знали в княжестве, наверное, даже смерды.
А Военег лучше других знал, на что способна его жена в своём стремлении к власти. И лучше других знал, на что она свою власть может употребить. ИА воевода, тоже хорошо знакомый с домашними отношениями в семье Вадимира, словом говоря одно, оставался доволен, что княжич начал ставить жену на место. Он сам бы с удовольствием подал Вадимиру такой же совет, но уже прошли те времена, когда Военег смел, как воспитатель, советовать княжичу…
* * *
Ждали приглашения к князю, и разговаривали.
Разговор, естественно, в первую очередь, зашёл о положении Славена.
Военега сильно беспокоило малое количество воев, оставшееся в городе. Княжич подробно обрисовал, как обстоят там дела. И даже приблизительный расклад дал – сколько за стенами словен, сколько против стен могут русы выставить. Рассказал о решении оставить часть малых крепостиц и острогов, чтобы усилить городскую дружину. В общем-то, положение продолжало оставаться серьёзным, но не слишком опасным. Не настолько опасным, чтобы рвать себе бороду в отчаянии… Сам воевода Первонег своё дело знал, полки в сечу за свою жизнь водил часто, и стенами прикрываться тоже умел искусно. В минувшие годы ни свеев, ни урман, жадных, и к богатой добыче рвущихся, в Славен не пустил. И положиться на воеводу можно было без опасения.
И Военег согласился:
– Стены крепки… Первонег за стенами отсидится. Не впервой ему… В Русе стенобитных машин нет, а тащить их из Бьярмии долго. И в поле на сечу воевода не выйдет, смекалки хватит…
– Опытен он… – кивнул Вадимир.
Потом, обговорив волнующие обеих темы, долго молчали в ожидании пробуждения Буривоя. Вадимир даже задремал, сидя на скамье, и прислонившись к стенке. После долгого пути в седле стенка, на которую опирается спина, создаёт ощущение возможности полностью расслабиться. Но положение всё равно остаётся неустойчивым, и Вадимир, засыпая, часто просыпался от ощущения того, что он падает. В действительности он только чуть пошатывался, но успевал, проснувшись, напрячь мышцы, и усидеть ровно.
Воевода Военег, несмотря на свой возраст, казался сделанным из хорошо калёного металла, и усталости не знал. Он тоже только недавно, вроде бы, покинул седло, хотя и успел какое-то время позволить себе отдохнуть. Этого ему, похоже, вполне хватило. И сейчас сидел, в ожидании пробуждения князя, прямо, и даже к стене не прислонялся, погруженный в какие-то свои думы.
В очередной раз Вадимир проснулся от постороннего звука. Открыл глаза как раз в тот момент, когда воевода Военег начал вставать, одновременно оборачиваясь в сторону двери. И сразу понял, что звук шёл из княжеской горницы. И дворовый человек, теперь уже другой, сменивший доглядывающего за князем в ночь, услышал звук, и, смешно косолапя, поспешил за дверь. Вышел через минуту:
– Идите, обоих, стало быть, зовёт…
В княжеской горнице было жарко натоплено, как любил то князь – это даже за порогом в холодные сени ощущалось, но сумрачно, должно быть, от плохо пропускающих солнечный свет бычьих пузырей, заменяющих стёкла. Только сейчас Вадимир сообразил, что на улице уже давно рассвело, и он, засыпая и просыпаясь, счёт времени совсем потерял, потому что окон в сенях, как известно, не бывает, и княжичу не на что было ориентироваться.
Поочерёдно шагнули за порог. Сначала княжич, потом воевода Военег.
Князь Буривой сидел на лавке за столом, лицом был тёмен, глазами красен, смотрел мрачно, хотя и пытался показать радость от прибытия сына. Но, должно быть, боль в теле мешала эту радость даже чувствовать искренне. И она же, конечно, помешала князю встать на ноги. Спальная скамья стояла тут же, рядом со столом, но застланная не перинами, а многими звериными шкурами, тоже, как Буривой любил. Так же он и укрывался медвежьей полостью.
– Здравия вам обоим… – приветствие отчего-то прозвучало почти, как невнятная ворчливая угроза. Или это сказался голос, со сна севший, да ещё болезнью надломленный, многократно и безвозвратно треснувший.
– Здравия тебе, батюшка, от меня и от всего Славена… – княжич ответил как можно мягче, но на это ему не потребовалось чрезмерных усилий. Он просто говорил так, как чувствовал. При всей суровости и частой несправедливости Буривоя, Вадимир всё же любил его, хотя с самого детства побаивался.
– Силы и здравия, княже, от меня и от моего полка… – по военному коротко и строго, с большим почтением сказал воевода.
Буривой прокашлялся, горло прочищая. Сам почувствовал, что говорит не как следовало бы говорить грозному воину, военачальнику и владетельному князю.
