Евгений Шалашов - Слово наемника

Отказавшись от доли, я не стал наблюдать за дележом, а ушел к шалашу, который успели построить Хельмут и Всемир. Нужно было привести в порядок собственную добычу – доспехи и оружие, некогда принадлежавшие рыцарю фон Шлюффендорфу. Имущество седоусого забрать не успел – кто-то опередил. А ведь наверняка у старого солдата были полезные вещи.

Я снял с убитого фона всё, кроме штанов. Снял бы и штаны, но они оказались испорчены кровью. Зато камзол был почти новый и сидел как на меня сшитый, а дырку спереди можно заштопать. Суконный плащ, подбитый лисьим мехом, был особенно кстати. Накинул его на плечи и с удовольствием ощутил, что зимы теперь можно и не бояться.

Помнится, шлема или каски Шлюффендорф не носил, а на голове у него было что-то вроде шапки с меховыми наушниками. Видимо, отлетела в сторону, и теперь она у кого-то в мешке. Утешил себя тем, что головной убор управителя мне все равно был бы не по размеру.

Меч оказался неплох. Не такой, как я привык (мой на ладонь короче), а этот по длине напоминал палаш, но ничего, сойдет.

А доспехи дрянь… Управитель кичился гербом, но кирасу носил из простого железа, что держит только касательный удар, но не устоит перед копьем. Странно, что стрела не прошибла панцирь насквозь. Видимо, застряла в позвоночнике Шлюффендорфа. Посетовал – зря я стрелял управителю в живот. Но с другой стороны – если отдать доспех кузнецу, то пробоину можно и заварить, а вмятину выправить. Покамест принялся исправлять панцирь с помощью подручных средств – пары камней. Плохая кираса – всё лучше, чем голое брюхо.

– Чего мучаешься? – услышал я довольный голосок Марты. – Ты теперь сотню панцирей можешь купить…

Фрау сгибалась под тяжестью мешка. Но даже в сумерках была заметна улыбка, напоминавшая оскал. Я вздрогнул и пожалел, что не наступила полная ночь.

– Вот… – плюхнула женщина к моим ногам мешок. – Тут на тебя и на меня…

– Я же от своей доли отказался, – пожал я плечами, возвращаясь к прерванному занятию.

– Ну и что? Атаманы решили, что так нельзя… Ты все это дело затеял, тебе тоже доля положена. Всем, кто на обоз ходил, – один талант руды. Тем, кто кашу для нас варил, костры жег, – по четверти таланта. Ну а нам, атаманам, по два. Решили, что не будем мерить – десять человек привел или двух. Правда, – скривилась Марта, – тут и хорошее серебро, и так, выжимки.

– Это сколько? – посмотрел я на мешок.

– Твоих два таланта да моих два, – гордо пнула Марта добычу.

Я присвистнул. Тащить на горбу мешок, весивший четыре таланта 1, сумел бы не каждый мужчина. Я бы, скажем, тащил. Но – недолго…

– Лютик против был. Ну которому ты зубы вышиб, – уточнила она со смехом. – Заверещал – раз Андрияш от добычи отказался, то нечего ему серебро и давать, но Курфюрст пообещал Лютику язык оторвать и в глотку засунуть, так он и заткнулся. Так что бери серебришко и владей, – заключила она.

– И куда мы с ним? – озадаченно спросил я.

– Куда ты – не знаю. А я, когда все утихнет, в империю Лотов подамся. Там, говорят, серебро дороже, чем у нас.

– Не далеко ли?

– Ерунда! – отмахнулась Марта и начала рассуждать: – Так… Если у нас серебро к золоту меняют пятнадцать к одному, то у Лотов будет один к десяти…

– К двенадцати, – поправил я ее. – Там в прошлом году новый рудник открыли.

– К двенадцати… – огорчилась Марта. – Ну тогда даже и не знаю…

– Ты к древлянам подавайся, – посоветовал я. – Там ни золота, ни серебра своего нет, все привозное.

– Это как? – удивилась атаманша. – У них же, я слышала, самые богатые купцы.

– Потому и богатые, что крутиться приходится. Попробуй без золота и серебра поторгуй!

Забавно, но я был горд за своих родичей, хотя и видел их давным-давно, когда мать уговорила отца отпустить ее и сыновей навестить родственников. Отец, понятное дело, обоих наследников не отпустил. Вольдемару пришел срок посвящаться в рыцари, и поехал я. К слову – золотой пояс и шпоры брат получил тогда, когда отличился в сражении. В нашей семье не признавали рыцарей «по крови», а были лишь рыцари «по подвигу»… Как я ему завидовал.

– Нет, к древлянам не поеду, – решила Марта. – Сам говорил, что холодно. А ты бы сходил к Курфюрсту, а не то он уже спрашивал о тебе. Заодно и панцирь починишь. А я пока костер разведу, кашу разогрею.

– А где эти? – поинтересовался я, подразумевая сотоварищей – Всемира и Хельмута.

– Где-где… – засмеялась Марта. – Они, как долю получили, на радостях в лес любиться пошли. Не тут же друг у друга в задницах ковыряться. Увидят мужики, отрежут им хозяйство. Или головы…

Это точно, подумал я, собирая добро и направляя стопы к Курфюрсту. Если увидят, как два мужика «любят» друг дружку, – не поймут. Тут вам не тюрьма с каторгой…

Евген – Курфюрст оказался не один. Вокруг костра сидели почти все атаманы. Не было Ежика, лежавшего сейчас под телегой с обмотанной головой, не хватало Камрада, которому уже не понадобится серебро. Отсутствовала и Марта. Атаманы относились к ней с уважением, но она сама не любила долго торчать среди мужчин.

Отцы-командиры потеснились, освобождая место и вкладывая мне в руки бурдюк, от которого пахло старой кожей и молодым вином. Не иначе из добычи. Они уже знали, что я не пью, но уважение оказали. Понюхав горлышко, я передал вино соседу.

– Ты чего это, с кирасой? – спросил Евген, увидев мой трофей. – Подай-ка ее сюда… – Осмотрев панцирь, пренебрежительно сказал: – Выбрось. Железо дерьмо. У меня в мастерской кольчуга лежит, словно на тебя сделана.

– Ты за нее три шкуры сдерешь… – пошутил я.

– С тебя – только две, – не остался в долгу оружейник.

Сегодня Евген мог праздновать победу. Его доля, подкрепленная долями его сыновей (одному было пятнадцать, а второму и того меньше – десять, но – лучники первостатейные…), делала его самым богатым человеком в округе. Не удивлюсь, коли Курфюрст решит «завязать» с разбойным промыслом и откроет какое-нибудь дело.

– Ну если две – ладно, – кивнул я.

– Пока заплатку поставить могу, – пожал плечами атаман и крикнул: – Маркош, сынок, подойди сюда.

Когда подошел мальчишка лет пятнадцати, высокий и красивый – ну точная копия отца, Евген молча протянул кирасу, показав на дырку. Маркош кивнул, забрал панцирь и ушел.

– Не хуже меня сделает, – сказал Евген, чуть-чуть гордясь сыном, пояснив: – У нас там походная кузница – горн есть, меха. Заплатку лучше на горячее накладывать.

Атаманы уважительно покрутили головой, но не удивлялись. В пятнадцать лет и они делали ту же работу, что и отцы.

Пока говорили о панцире, народ молчал. Теперь настал черед потолковать о делах. Кажется, не все хотели участвовать в том, что мы затевали. Один из мужиков – одноглазый горец с далеких Татр, присоединившийся со своим отрядом позже других, решительно заявил:

– Вы, парни, как хотите, а мы уходим. Помогли, чем могли…

– Мы тоже, – угрюмо сообщил еще один атаман – Никола.

Остальные молчали, выжидательно посматривая на нас с Евгеном.

– Я никому ничего не обещал, – продолжал одноглазый. – А каторжников освобождать не нанимался…

– Тогда чего тут сидишь? – поинтересовался я. – Если не нанимался – проваливай. Без тебя обойдемся…

– Ты, парень, не горячись, – укоризненно посмотрел на меня самый старший из присутствующих – седой как лунь и крепкий как дуб старик, у которого не было левой руки. – Пусть человек выговорится. А уйти он всегда успеет.

– А чего говорить? – хмыкнул горец. – Ночь переночуем, да и уйдем – вот и весь мой сказ.

– Ты как хочешь. Взял добычу – вали! Ну а ты, Никола… даже не знаю, что и сказать, – развел наш старшо́й руками. – Мы же уговаривались…

– Это точно, – поддержали и другие атаманы. – Уговор – дороже денег!

– Уговор был, не спорю, – криво усмехнулся Никола. – Только, когда мы сюда шли, семеро у меня было. Теперь трое осталось. Если в рудник полезем, то и этих не будет. Что я их матерям да женам скажу?

– А что бы ты хотел? – оборвал Николу однорукий старик. – Надо было ребят своих драться учить. Видел я, как они с дубинами неслись, ровно бабы с прялкой. Скажи спасибо, что не всех ухлопали. С таким умением не надо на большую дорогу выходить. Сидели бы дома, возле бабских юбок.

– Ты лучше подумай – сколько серебра притащите, а? – утешил Евген атамана. – Теперь не только тебе, а детям и внукам работать не надо. А бабам ты серебро принесешь. Скажут они потом своим деткам – вон, мол, батька-то наш каков! После смерти, а серебра добыл!

Никола задумался. Нервно почесал подбородок и, сняв шапку, бросил ее под ноги.

– А, была не была, остаюсь, – сказал он. – И впрямь, что обо мне люди-то скажут? Мол, уговор атаман не держит. Ну коли голову сложим – судьба такая.

– Ну и хрен с вами, – злобно бросил одноглазый, вставая с места. Буравя меня глазом, процедил: – Неизвестно, куда вас этот хмырь заведет. Может, он специально нас в ловушку заманивает?