А по дороге медленно ползли те самые гусеничные паровики, что Молли заметила перед самым перевалом.
Широкие стальные ленты, усаженные шипами, охватывали ромбовидный корпус. Из высокой трубы валил дым, а две тонкоствольные пушки – два с четвертью дюйма, похоже, автоматически отметила Молли, – ворочались туда-сюда.
Паровиков было три, и они выбирались из лесной теснины на простор. Ползли они едва ли сильно быстрее пешехода… нет, всё-таки быстрее. А за ними торопилась густая цепь стрелков. Егеря, как понимала Молли, ушли на фланги, в лес, где и раздавалась пальба. Плюс к тому там с треском валились деревья, словно неведомый великан развлекался, опрокидывая их одно за одним.
Перед строем паровых ползунов и цепями стрелков отбегали, то и дело оборачиваясь и стреляя с колена, Rooskies в грязновато-белых балахонах. Иные падали. Из упавших кто-то поднимался сам, зажимая рану, кого-то подхватывали товарищи, но большинство замирали навечно.
Паровики начали стрелять, лёгкие снаряды взорвались в паре сотен шагов от лагеря. Разом затрещали митральезы – у этих бронеползунов в тупых мордах торчало по связке вращающихся стволов.
Теперь отступающих падало куда больше, и Молли вдруг ощутила, как у неё заходится сердце от боли.
Она должна была что-то сделать!
Молли Блэкуотер – подданная Её Величества, её папа – железнодорожный доктор, его тоже могут убить вот эти самые Rooskies. Да, они варвары, Королевство воюет с ними, а Молли – она оттуда, она из Норд-Йорка… всё так. Но пушки и митральезы против их однозарядных ружей, броневики против палаток с ранеными… Это неправильно, неправильно, неправильно!
Рядом грозно рыкнул медведь. Всеслав перекинулся, а она и не заметила.
В сани уже погрузили все деревянные короба госпожи Средней, и её саму безо всяких церемоний запихивали в сено трое мужчин, из ходячих, из легкораненых. Госпожа Средняя лупила их по головам сучковатой палкой и ругалась на чём свет стоит – Молли это поняла, потому что, несмотря на наступающих имперцев, несмотря на ползуны и митральезы, Rooskies качали головами и ухмылялись, глядя на отчаянно брыкающуюся целительницу.
Наконец её затолкнули-таки в сани, двое молодцов деловито уселись сверху, третий же подхватил винтовку и встал на колено, доставая из поясного подсумка патрон.
Опустил изогнутый рычаг, что под прикладом, зарядил – аккуратно и быстро, приложился, выцелил, нажал на спуск…
Гром выстрела, и упавшая фигура в цепи горных егерей.
Молли растерялась. Словно пустота какая-то возникла внутри, и ни туда, ни сюда. Наступающие были теми, кто стрелял в неё, кто кричал: «Ведьма! Ведьму убейте!»; и они же были теми, кто спасал её под огнём, где-то среди них осталась и мисс Барбара, и её отчаянный вопль: «Доченька!..»
Рядом с ней тяжело пыхтел вермедведь, Волка глухо ворчала с другой стороны.
Отступавшие Rooskies из своих длинных старых ружей стреляли удивительно метко, горные егеря прятались за изрыгающими дым паровыми ползунами. Взвились в небо две алые ракеты, и почти сразу же заговорила артиллерия.
Ползуны и пехота Королевства остановились.
Молли настойчиво толкнула в плечо мохнатая медвежья морда. Уцепившись зубами за полу тулупчика, потянула её прочь Волка.
В глазах обоих оборотней читалось совершенно ясное: «Уходи!»
Нет, нельзя. Потому что медленному санному обозу не уйти даже от неспешных как будто бы ползунов. И уж тем более не уйти от гаубичных снарядов.
Справа и слева от дороги всё громче доносились глухой рёв и треск валящихся деревьев. Там словно возилась пара здоровенных чудовищ, медленно, но верно пробивавших себе дорогу через чащобы.
Погрузить на сани удалось самое большее две трети раненых. Не хватало саней, не хватало коней. Редкая цепь защитников прижалась к земле, взрывы взмётывали снег и землю, и только по счастливой случайности сам лазарет ещё не накрыло.
Совсем рядом с Молли тихо, безмолвно ждали своей участи оставшиеся раненые. Те, кто полегче, пытались встать, кое-как, одной рукой, пристраивали куда могли винтовки. Другие что-то злобно шипели сквозь зубы – у кого оставались на это силы.
Артиллерия била совсем недолго. Миг – и ползуны сдвинулись снова, стреляя из своих собственных пушек. И – как-то заметно прибавили скорости.
Волка тащила Молли уже изо всех сил, но девочка вдруг оттолкнула вервольфу, бросилась вперёд, туда, где, прижимаясь к земле, упрямо отстреливалась пехота Rooskies, с меткостью опытных охотников выцеливая тех, кто имел неосторожность высунуться из-под защиты ползунов.
Но огонь их слабел, артиллерия выбила многих, и между наступающей линией Королевства и лазаретом уже не оставалось почти никого.
Таньша и Всеслав как-то сами по себе остались позади. Молли даже не поняла, как это она оказалась вдруг среди залегших стрелков Rooskies; оказалась стоящей в полный рост, не пригибаясь под пулями.
Она сейчас не верила, что в неё попадут.
Нет, даже так – она знала, что в неё не попадут. Как не могли попасть в чародейку Предславу Меньшую, пока за митральезой не оказалась она, Молли…
Долг крови, говорили ей. Долг крови.
Три ползуна, изрыгая клубы дыма и пара, наддали ещё. Что-то свистнуло возле самой Молли, что именно – она не знала, да это было и неважно.
Они не пройдут.
Дивное, горячее, жгущее разворачивалось внутри, в душе, в сердце, росло, ширилось, рвалось наружу.
Они. Не. Пройдут!
Бой грохотал вокруг, ветер бил в лицо, свистела вокруг свинцовая смерть, но Молли этого не замечала. Она была сейчас бессмертна. Бессмертна и неуязвима, и не отлита была ещё пуля по её сердце, не выкован снаряд по её душу.
Ноги словно отрываются от земли, тают и гаснут звуки мира окрест, и жарко пылают уже не кончики пальцев, но все руки до самых плеч.
Они! Не! Пройду-у-у-ут!..
Застыли в небе чёрные точки бомб, извергнутых витыми глотками гаубиц. Промчавшись по дулу, раскручиваясь на винтовой нарезке, снаряды взмыли в небеса хищной стаей и сейчас обрушивались вниз, все до одного – в неё, в неё, в неё.
И она звала их, манила, тянула на себя, словно чудовищный, неподъёмный груз.
Ко мне. Ко мне. Ко мне.
Поле боя послушно расстилалась перед нею, словно праздничная скатерть, и она, Молли, была сейчас поистине всесильна.
Жгучее пламя клубилось вокруг рук, вздымалось над плечами, растекаясь по ветру дивным огненным плащом.
Кровь становилась пламенем, пламя мчалось по жилам, пламя проникало в самую сердцевину костей.
Ещё немного… ещё самую малость…
«Сгоришь! – закричал чей-то голос внутри сознания. Вроде б госпожи Средней, но нет, сильнее, и… древнее, наверное. – Сгоришь, глупая! И всё вокруг зажжёшь!..»
Сгорю? Неважно!..
«Отпускай! Отпускай, слышишь?!»
Как же хорошо в этом огне! Какой он ласковый, мягкий, как он лучист и тёпел! Обнимает, словно рука друга, согревает, словно одеяло в детской. Нет, я не хочу отпускать его, ещё немного, ещё чуточку….
«Отпускай!!!» – заорал надтреснутый старушечий голос в самое ухо.
И Молли отпустила.
Словно исполинский огненный молот низринулся с небес прямо на ползущий в середине бронепаровик. Сгусток пламени, вытянувшийся из руки Молли и грянувший прямо в основание трубы. С лёгкостью проломивший броневые плиты и пошедший дальше, глубже, круша трубы и паропроводы, стенки котла и огневодные трубки, колосники, саму топку и вообще всё, что попадалось ему на пути.
Молли на миг словно сама оказалась внутри гусеничной машины, в её тьме, среди запахов масла, оружейной смазки, угольной гари, пороха; мелькнули, словно призраки, замершие фигуры людей, бледные и смазанные.
Мелькнули правильные ряды жёлтых снарядов.
Огонь объял боеукладку, завывая от злобного торжества. Он заполнял собой всё, не слушая истошных воплей, он выплеснулся из люков и щелей, из амбразур и бойниц, он повёл могучими плечами, словно пленный воин, наконец-то набравшийся сил разорвать путы, – и тщательно заклёпанные швы меж броневыми плитами послушно расступились.
Там, где только что, натужно пыхтя и изрыгая снаряды пополам с пулями митральезы, ползло механическое чудовище, – там росло и ширилось, лезло вверх, к тучам, весёлое, огненное, золотисто-оранжевое облако.
Но огня было ещё много, очень много, он не унимался, он требовал выхода – и Молли, всё на том же диком кураже, не ощущая, где она – на земле, над землёй или вообще под облаками, потому что поле боя она видела словно с высоты птичьего полёта, ударила снова. По второму из ползунов. Ударила прямо в лоб, в тупое бронированное рыло, в заливающуюся злобным треском митральезу; ненависть сорвала блок стволов с крепления, вбила его в тесное пространство ползуна, словно тараном, прошибла им стенку котла, вогнала его на всю глубину, словно охотник, копьём поражающий чудище до самых кишок и желудков.
