Сначала я подумал, что Гельман пьян, однако, если оно и было так, то моих проблем это не умаляло. Он уже повернулся мне навстречу, и у меня возникло странное чувство, будто в этом человеке чего-то недостает. Хотя, скорее, в его облике было нечто лишнее, во всяком случае, на людной улице: в левой руке Гельман сжимал пистолет. Выглядело это, словно насмешливый шарж судьбы, куражившейся над моими вчерашними похождениями. Зато теперь мне стало ясно, почему от него шарахаются прохожие… И в то же время я сразу понял, что даже намека на угрозу не было в этом опущенном, понуро глядящем дулом вниз пистолете.
Передо мной стоял мой бывший друг и мой нынешний опаснейший враг – с оружием в руках, да еще и явно не в себе… По логике вещей, мне следовало бежать от него без оглядки – спасать свою жизнь. Но я уже знал, что человек этот пришел сюда вовсе не за моей жизнью. Я подошел ближе. Кегля взволнованно сопел за моим плечом, но не отставал ни на шаг.
– Что происходит, Валя? – спросил Гельман едва слышно. – Я ничего не понимаю…
Я не стал уточнять, что он имеет в виду. Я знал, что Гельман никогда не был обычным винтиком в какой бы то ни было системе – даже в системе ГБ. Он всегда жил своим собственным рассудком – именно своим, а не «штатным». И теперь я, кажется, понял, чего недостает ему в этой ущербной реальности. Мне было видно, как мучительно он борется за то, что было у него этой реальностью отнято… И что ему каким-то чудом все еще удается удерживать «это», не отдать «это» до конца… Я, кажется, теперь точно знал, что отнято здесь у всех… Знал… но попробуй я объяснить это кому-нибудь (возможно, даже Кегле), меня бы никто не понял – это звучало бы как бессмыслица…
В этой почти не отличимой от «подлинника» реальности не было главного – в ней не было самой ЖИЗНИ. Потому в ней не было и ПРАВДЫ – того самого «наполнения», о котором говорил Виталик. Потому что правда никогда не содержалась в обычных пустых словах, даже если в них и не было лжи. Правда всегда лежала где-то глубже. И жизнь, и ее правда – и уродливая, и самая распрекрасная – коренились в других, «оторванных» слоях реальности, какими бы жуткими или «нереальными» они мне ни казались.
– Знаешь, Михалыч, – сказал я так же тихо, как он сам заговорил со мной, – мы этот вопрос с тобой вроде уже пытались обсуждать. Тогда ты понимал, что происходит?
– Помню… – кивнул он угрюмо. – И я об этом… Ты должен что-то знать, я чувствую…
– Я знаю, – подтвердил я. – Только сделать ничего не могу.
– Что ты знаешь? – Глаза его блеснули, словно к нему на миг вернулась его былая неукротимая энергия.
– Михалыч, – безнадежно помотал я головой, – уж ты-то никогда в это не поверишь…
Он долго смотрел на меня молча, потом сказал:
– Если от тебя хоть что-то зависит, Валя, ты должен идти до конца.
Я даже вздрогнул: он будто внутрь меня заглянул… Этот «ходячий труп» заглянул туда, куда я сам побаивался заглядывать. И самое ужасное, что он был прав: даже если я не понимал, что должен делать, – я должен был делать хоть что-то… Вот только что?!
Теперь уже я смотрел на него молча, и он терпеливо ждал моего ответа. Это было так странно: он ведь даже малейшего представления не имел о том, что происходит. Он просто понял, что что-то «на самом деле» не так, и этого было достаточно, чтобы мы смогли говорить на одном языке. Это было за гранью понимания в обычном смысле слова, когда на все есть подходящие слова. Но это было понимание, которое каким-то непостижимым образом связывало нас «над» любыми словами, и, видимо, такое понимание – самое глубокое – вообще не могло существовать иначе – существовать словесно.
– Я сделаю все, что от меня зависит, Михалыч, все, что смогу, – пообещал я.
Он удовлетворенно кивнул, сунул пистолет за пазуху, повернулся и неторопливо пошел в сторону Литейного.
– Он хотел тебя убить? – завороженно спросил Кегля.
– Не думаю… – покачал я головой. – Возможно, он хотел убить себя.
Я отпер дверь, и Виталик первым проскользнул в квартиру: выпитое пиво напористо искало в нем выход.
– Боже мой!… – тут же услышал я его изумленный возглас и поторопился следом.
Я бы, наверно, воскликнул то же самое, если бы не моя неприязнь к бесполезным восклицаниям: прихожая была превращена в руины. Пройдя на кухню, я обнаружил такую же удручающую картину. Вся мебель была сломана и перевернута вверх дном. Пол сплошным слоем покрывали осколки посуды и обломки вещей – будто кто-то чрезвычайно энергичный прошелся по квартире с бейсбольной битой. «Гельман!… – родилась у меня мысль. – Вот сука! И какого черта он морочил мне голову с этим своим „поникшим“ стволом!..» Однако эта мысль была уж слишком нереальной, даже на фоне всеобщего безумия, обуявшего нашу несчастную вселенную. Я вернулся в коридор. Кегля нерешительно переминался с ноги на ногу возле дверей туалета:
– Там все разбито, – сказал он, – и в ванной тоже… Я даже не знаю, как…
– Ссы куда хочешь, – раздраженно отмахнулся я и направился в гостиную. Ничего утешительного я там не увидел – весь мой скарб превратился в груду развалин. В углу, в единственном уцелевшем кресле, подобрав ноги и обхватив руками колени, сидела Ирка. Она выглядела испуганной.
– Что случилось? – выдохнул я. – Кто тут был?
– Что? – пролепетала она, глядя на меня круглыми глазами.
– Ты видела, кто это сделал?
– Видела, – кивнула она. – Можно, я домой поеду?
– Можно… – сказал я. – Так кто это был?
– Он… – беспомощно покосилась Ирка на возникшего в дверях Виталика.
Надо сказать, я не очень удивился такому ответу. Схожий ответ пришел и мне в голову, едва я отбросил свои нелепые подозрения относительно Гельмана… Со вчерашнего дня я не отлучался из этой реальности, зато Кегля где-то славно поспал…
– Когда? – уточнил я.
– Сегодня утром, – смиренно доложила Ирка.
– Да… Ничего себе… – сокрушенно покачал головой Кегля. Однако умиротворенное выражение его лица свидетельствовало о совершенно иных ощущениях: Виталик явно подыскал где-то в моей квартире местечко для свободолюбивого напитка.
– Значит, говоришь, высыпался? – хмуро взглянул на него я. – А милая тебе случайно не снилась?…
– Ты это к чему? – искренне удивился Виталик.
– Это я к тому, что ты, похоже, теперь во сне путешествуешь.
– Это не я! – возразил он. – С какой стати, ты что?!.
– С такой стати, что теперь ясно, у кого твой медальон похоронный.
– А… – сообразил Кегля. – Так это что ж, я… теперь в любой момент могу туда… – Ему этот факт, видно, не очень по нутру пришелся. А меня, наоборот, прямо-таки подмывало сдавить медальон в кулаке. Надо отдать должное этому недалекому «родственничку» Кегли – ему удалось вывести меня из себя.
– Зачем он это сделал?! Что ему нужно, «брелок» этот чертов? – с досады заорал я на ни в чем не повинную Ирку, выдернув из-за ворота злосчастный шумерский логотип.
– Кто? – переспросила Ирка: губы у нее тряслись.
– Извини… – виновато сказал я, взяв себя в руки: уж на кого мне не стоило орать, так это на Ирку… Да и злиться-то мне было не на кого, кроме как на самого себя, как ни крути… И я злился…
Я подыскал среди руин подходящую для такого случая вещицу – дубовую ногу, выломанную из моего же письменного стола. Потом проверил, на месте ли револьвер, и стянул с шеи медальон.
– Лучше сматывайтесь отсюда, – сказал я им и отправился на кухню, чтобы лишний раз не травмировать Иркину психику.
* * *
Понятия не имею, насколько досада способна влиять на сверхъестественные процессы, но медальон в этот раз избавил меня от своих капризов. Когда я вернулся в гостиную – все там уже было в ажуре – чинно, уютно и прибрано. Дом родной… Только копия Клее – картина из моих утопий – вызывающе ярким пятном на стене демонстрировала свою чужеродность. А в одном из кресел – в том самом, где только что сидела «проводившая» меня Ирка, – теперь устроилась Юля, и даже поза у нее была та же – эмбриональная. Синяки и царапины на лице Юли гораздо выразительнее живописи Клее свидетельствовали о том, в каком мире я оказался.
– Мне надо домой, – угрюмо взглянула она на меня: они с Иркой определенно сидели на одной волне…
– Ты меня узнаешь? – спросил я на всякий случай.
– Мне надо домой, – монотонно повторила она. – Почему ты запер дверь?
Что ж, этого следовало ожидать…
– Я не тот, за кого ты меня принимаешь, – сказал я. – Ты, видно, пообщалась с моим братом?
– С братом?
– Это я вытащил тебя вчера из того кабака.
Юля кивнула, продолжая подозрительно меня разглядывать.
– Он… плохо с тобой обошелся?
– Ты шизофреник? – склонила она голову набок.
Я и забыл, что она врач…
– Допустим, – сказал я. – Тебе это только сейчас пришло в голову?
– Нет…
– И когда это со мной началось?
– Вчера.
– В какой момент?
– Когда ты вылил на меня графин воды и спросил, кто я.
