Но Ойван старался даже не смотреть в сторону волхва. Он временами пытался представить себе, что случилось бы, сумей Пров выполнить до конца волю богов, и ему становилось не по себе. Но и кроме этого было от чего впасть в уныние – над замком то и дело поднималось тёмно-серое клубящееся облако. Иногда порывы ветра обращали его в вихрь и загоняли обратно в жерло самой высокой башни, громоздящейся над восточными воротами, которые ни разу не открывались ни во времена Халлака-старшего, ни после него.
Герант негромко бормотал то ли молитвы, то ли заклинания, а Пров ворчал что-то насчёт того, как Творец услышит своего Служителя, если такой ветер не всякий глашатай переорёт, а уж Геккор, повелитель ветров, всё равно своего не упустит.
– Ну вот и всё… – Герант остановился напротив восточных ворот, когда они в третий раз обошли вокруг замка. – Теперь нужно идти туда. Но ещё не поздно – любой из вас может остаться здесь.
– Ну ты сказанул! – тут же отозвался Пров. – Сейчас всё брошу и попрусь домой огурцы трескать! Зря, что ли, досюда ноги ломал! Во славу Геккора… Раз уж по-моему не дал сделать, давай хоть по-твоему – а то уж точно на меня Геккор осерчает, и Зеус не пожалует. Да меня и за волхва-то после этого никто считать не будет, а я привык, когда медовухи вдоволь и сплошное уважение.
– Юм? Может быть, хоть ты одумаешься? – Герант вовсе не надеялся, что Бранборг-младший согласится отступить, но не мог не спросить. – Знаешь ведь – оттуда мы можем и не вернуться, а Холм-Дол без лорда тоже нельзя оставить.
– Мне гадалка говорила, что я долго проживу. – Юм улыбнулся широко и беззаботно – похоже, он действительно радовался предстоящему приключению, как будто не было сырой темницы, долгих блужданий в подземных лабиринтах, встречи с нимфой и скрипа повозки, сводящего с ума… – А после всего, что было, я ей почему-то начинаю верить.
– Молодые не верят в смерть, потому и гибнут так часто, – заметил Герант и вопросительно посмотрел на Ойвана.
– А что я потом Алсе скажу? У нас, если вождь сказал, расшибись, а сделай. – Сааб хотел было добавить про Рысь-прародительницу, но вовремя прикусил себе язык. После той ночи на берегу Дрёмы Прародительница являлась ещё дважды – среди бела дня лежала на ветвях, склонившихся над тропой, но никто, кроме Ойвана, её не заметил. – Опять же кинжал мне вождь подарил…
– Ну ладно. Если вернёмся, меч тебе подарю, – пообещал Герант. – Мне он всё равно уже давно не по чину.
Ойван едва сдержал радостный вопль, но тут же успокоился, решив, что и впрямь сначала надо вернуться. Там, за воротами, которые, по слухам, веками не открывались, могли остаться навсегда либо Герант, либо он сам, либо меч, либо все сразу.
Засов намертво прикипел к скобам, а между ржавыми створками, на которых едва различался кованый орнамент из причудливых сплетающихся символов, невозможно было заметить никакой щели – они, казалось, навеки срослись под бугристой коростой ржавчины.
– А ну-ка, Пров, не забыл чин поклонения Морху, которого уже нет, и потому с ним встретится лицом к лицу всякий, кого тоже не станет? – Герант положил тяжёлую ладонь на плечо волхва.
– Ну уж нет! Язык свой этой гадостью больше поганить не буду, – тут же отозвался Пров. – Геккор ныне Морха не жалует. Может, Безымянный твой к нему благоволит? Тогда ты и говори…
– Ты не понял, Пров… – Служитель достал из-за пазухи серебряную ложку и начал ей отскребать засов от струпьев ржавчины. – Ты не понял… Нам туда надо. Другого пути нет. Пока я распутаю те заклятия, которые тут расставил смуглокожий, может и год пройти, может и десять. А здесь всё просто, только об этом никто не знал. Надо Морха попросить, дверь и откроется…
– Так он и открыл! – вмешался Ойван, но волхв так глянул на него исподлобья, что тот поспешно умолк.
Там, где Служитель скоблил засов, вдруг обнаружился тусклый жёлтый металл.
– Ржавое золото! – воскликнул Пров, вспомнив, как проржавела и рассыпалась в прах позолота на идолах, с которыми не пожелали соседствовать Зеус и Геккор.
– Именно, – согласился с ним Герант. – Золото, сотворённое из Глины Небытия, ржавеет, когда о нём забывает тот, кто его создал.
Только что очищенный металл вновь покрылся тонким слоем ржавчины.
– А может, проскоблить его насквозь, – предложил Юм, осторожно прикоснувшись к засову.
– Не поможет, – отозвался Герант. – Ворота – что… Ворота – это только металл, да и тот порченный. Тут заклятье лежит – именем Мороха, Светлого Стража, Хранителя Узилища…
– Кого-кого? – переспросил Ойван, косясь на волхва и видя, что тот готов разразиться долгой и заковыристой бранью. Пров терпеть не мог, когда при нём говорят на языке Холма, которого он не понимал, и Юма он с самого начала невзлюбил большей частью за то, что тот не знал речи саабов.
– Чем дольше мы препираемся, тем дольше здесь проторчим, – обратился Герант к волхву, пропустив мимо ушей вопрос Ойвана.
– Ну, смотри, Служитель… – Чувствовалось, что Пров уже смирился с неизбежным, и ему от этого несколько не по себе. – Я скажу. Только, когда приведут нас под белы ручки на суд к Зеусу-громовержцу, не забудь сказать, что это ты меня заставил. И ещё, чтоб ты знал: я сам не понимаю, что эти слова значат и кто их выдумал.
Ойвану никогда не приходилось бывать на капище во время таинств. Среди сородичей ходили слухи, что там волхвы говорят с Владыками на их языке. Один дурачок из соседнего становища рассказывал, будто набрёл он как-то ненароком на волхвов, дудящих без дуды и водящих хороводы вокруг идолов. Только на третий день после этого дурачок пропал, и, что самое странное, никто не побеспокоился его искать.
Звуки, которые начал издавать Пров, став лицом к воротам, вовсе не были похожи на речь. Не для человеческой глотки звуки эти были придуманы – они, казалось, рождались где-то чуть ниже желудка и вырывались на волю невообразимой помесью змеиного шипения и рёвом оленя, призывающего самку. А с кованых символов, оплетавших поверхность створок, постепенно, начиная с верхнего правого угла, начала опадать ржавчина, и знаки древнего письма начинали сиять чистым золотом. Ойвану даже показалось, что через плотные облака порвался солнечный луч. Но это сияние не излучало тепло, а наоборот, впитывало его в себя. Знаки на воротах разгорались всё сильнее и сильнее, вскоре на них уже невозможно было смотреть, не зажмурившись, и вместо ржавчины на них нарастал слой изморози. Когда Пров наконец-то умолк, массивные створки превратились в прозрачную тонкую паутину, и Герант, выставив перед собой посох, словно копьё, двинулся вперёд. Нити, до сих пор хранившие форму знаков, смешались и вскоре образовали мерцающий алыми сполохами тугой клубок. Служитель попытался посохом отпихнуть его в сторону, но клубок нитей тут же превратился в клубок золотистых змей, которые уже готовы были расплести свои хвосты и наброситься на непрошеных гостей. Ойван с мечом Геранта в одной руке и кинжалом Алсы в другой метнулся вперёд и несколькими точными стремительными ударами искромсал тварей, пока они не расползлись. Теперь казалось, что путь свободен, но почему-то в первые мгновения никто из четверых не решился сделать первый шаг навстречу непроглядной, влажной, вязкой темноте, которая, казалось, вот-вот выползет наружу чёрным клубящимся облаком.
– Знал бы, что там мерзость такая, – нипочём бы не согласился, – процедил сквозь зубы Пров, не смея шагнуть вперёд, но и не позволяя себе отступить. – Теперь твой черед, Служитель. Погляжу я, как твой Безымянный тебя оборонит.
Герант прикоснулся к плечу Ойвана, который, словно завороженный, глядел, как извиваются на земле обрубки змей.
– Посторонись-ка, – сказал ему Служитель, и тот, не выпуская из вида недобитого врага, слегка подался в сторону. – Вот и славно… Дальше не ходи, пока не позову.
– А я? – спросил Юм, стоявший рядом с волхвом.
– И ты…
Посох вёл себя странно. Обычно, когда где-то рядом сгущалась Тьма, он вспыхивал ярким зеленовато-голубым пламенем, и надо было лишь верно направить ту силу, которая в нём таилась. Но теперь его сияние было едва заметно, а рука уже едва терпела жар медленно, но верно раскаляющегося металла. Значит, посох накапливал Небесный огонь внутри себя, чтобы разом обрушить его на того, кто затаился там, в не отпираемой веками башне. Такого не случалось ни разу с тех пор, когда Гордые Духи, ещё не заточённые в своё узилище, вели навстречу друг другу несметные людские полчища, чтобы потом принести в жертву друг другу ожесточившиеся в битвах сердца. Герант мысленно произнёс Истинное Имя Творца, но Небеса ответили молчанием, а это могло означать лишь одно: он должен стерпеть эту боль.
Чудовище, казалось, окаменело, только впалая широкая грудь, покрытая серо-зелёной чешуйчатой бронёй, изредка вздымалась в такт дыханию. В древних сказаниях саабов эти существа назывались «ошело-валк», в летописном своде Холм-Гота – мандорами, но последние упоминания о них встречались в сказаниях об Эрлохе-Воителе: «Эрлох по прозвищу Незваный явился у стен Храма верхом на мандоре, дышащем смрадом и синим пламенем, и изрёк Святитель Оксай, поднимая Посох: «Покайся и отступись, нечестивец, ибо раскаявшихся Творец прощает в сердце своём, а упорствующих в гордыне простит Он лишь по искуплении…» Конечно, какой-то служка-переписчик сильно приукрасил слова тогдашнего Святителя, а скорее всего, никаких увещеваний не было вообще – к воротам Храма не мог подойти враг, которого можно остановить речами.
