– Расскажи мне притчу, о шейх, – попросил Абдаллах.
– Какую притчу желает услышать мой халиф? – почтительно осведомился Джунайд. – Об обучении? О единении? О пути и его стоянках?
– Наставь меня, о шейх. Расскажи мне то, что считаешь уместным.
Ладони с длинными белыми пальцами безмятежно легли на укрытые грубой шерстью колени. Джунайд слабо улыбнулся:
– Я расскажу тебе притчу о собаке и суфии, о повелитель. Вот она:
«Однажды к суфию подошла собака и некоторое время шла с ним рядом, деля дорогу. Суфию надоело ее соседство, он поднял палку и ударил собаку несколько раз. Та оскорбилась и отправилась с жалобой к царю Дауду ибн Абдаллаху. Собака пала царю в ноги и сказала: "Я защищала этого человека от диких зверей, а он обошелся со мной так жестоко!" Царь рассердился и, призвав к себе суфия, сказал:
– Как ты мог так жестоко поступить с бессловесной тварью!
В оправдание суфий сказал:
– Я тут ни при чем. Собака сама во всем виновата: она запачкала мою одежду! И потом, что сказали бы люди, увидев меня рядом с нечистым животным!
Но собака все равно считала себя несправедливо обиженной. Тогда несравненный царь сказал так:
– Возьми от меня возмещение за жестокий поступок этого человека!
Собака ответила:
– О мудрый и великий! Увидев этого человека в одежде суфия, я подумала, что он не причинит мне вреда. Если бы я увидела его в обычной одежде, разумеется, я постаралась бы держаться от него подальше. Моя единственная вина состоит в том, что я полагала внешний вид служителя истины залогом своей безопасности. Если ты желаешь наказать его, отбери у него одеяние избранных. Лиши его права носить хирку человека праведности».
Некоторое время помолчав, аль-Мамун сказал:
– Это притча о том, что облик не всегда соответствует намерениям?
– Почему ты спрашиваешь меня об этом, о мой халиф?
– Это слишком просто для суфийской притчи, о шейх.
Улыбка Джунайда превратилась в кошачью:
– Ты проницателен, о мой повелитель. Истинный смысл притчи в другом.
– Наставь меня, о шейх.
– Собака сама находилась на одной из стоянок пути суфия.
Халиф долго молчал, перебирая в пальцах обсидиановые зерна четок. Джунайд сидел неподвижно, чуть прижмурившись, как кошка, сторожащая мышь.
Из-за ковровой занавески за спиной аль-Мамуна донесся сдавленный женский всхлип.
Абдаллах поднял глаза на шейха. Тот все так же бесстрастно встретил его взгляд. Аль-Мамун сказал:
– Дух, явившийся нам, преувеличил численность войск аль-Джилани. Их в два, а не в пять раз больше.
За занавеской сдавленно разрыдалась еще одна женщина.
Халиф спокойно продолжил:
– Чем больше я думаю о том разговоре с Зеленым Хызром, тем больше понимаю, что был околдован. Разумному человеку не следовало переходить через горы со столь малой армией. Теперь, когда морок рассеян, я вижу, что принял опрометчивое решение, соблазнившись предложением помощи от странствующего ангела.
Джунайд смотрел на него с пустой, ничего не выражающей полуулыбкой.
– Это лишний раз доказывает, что магия и волшебство лишь туманят око разума и сбивают человека с пути, заповеданного Всевышним.
Шейх молчал.
– В любом случае, жалеть о принятом решении поздно. На рассвете мы пойдем в бой.
Всхлипы на женской половине шатра перешли в жалобный плач. Плакала Нум. Шаадийа, глотая слезы, пыталась ее успокоить жалобным шепотом.
– Раньше ты не просил меня о наставничестве, о мой халиф, – вдруг прервал свое молчание Джунайд. – Скажи, зачем ты призвал меня. Я тебя слушаю.
– В случае нашего поражения я приказываю твоим женщинам выполнить свой долг, – четко выговорил аль-Мамун. – Мой харим не должен достаться врагу.
– Слушаюсь и повинуюсь, о мой халиф, – так же четко отозвался Джунайд.
Рыдания женщин перешли в жалобное поскуливание.
Аль-Мамун поднялся с подушек и вышел из шатра.
* * *Рассвет
Зубами затягивая ремешок наруча, Марваз натужно сопел – но внутри радовался приказу.
В бой. Мы идем в бой. Бой – лучше чем неизвестность. И тягучие дни стояния напротив громадной, как нависающая гора, армии врага.
Вокруг Марваза, над ним, и даже, казалось, в самых его внутренностях быстро и низко били таблы. Большие молитвенные барабаны, созвав верующих на ночной намаз, снова загрохотали в рассветных сумерках. Все знали, что «молитва – лучше сна». Но время рассветного намаза застанет их сражающимися.
Рай находится под остриями мечей. Хороший хадис. Что бы там ни говорил старый мулла – все равно хороший.
От слитного рокота барабанов по хребтине бегала дрожь возбуждения. Поле боя уходило в молочные рассветные сумерки. Топорщащиеся ветки призрачно торчали из густого тумана, словно руки утопающих. В серых ползущих струях не то что карматов – деревьев в распадках не было видно.
Дробь таблов стала убыстряться, откуда-то справа послышалось хищное джунгарское гиканье. Рафик, зачем-то проверявший, хорошо ли ходит в ножнах меч, заметно дернулся.
Сплюнув кончик ремня, Марваз приподнялся на цыпочках и прищурился: сквозь молочную реку текли темные тени. Конный отряд джунгар сгущался на правом фланге, замыкая крыло войска верующих.
– Чего это они? – боязливо пробормотал Рафик. – Вон и слева от нас ихняя сотня тоже построилась…
За Марваза откликнулся куфанский каид:
– Там дальше то, что от Абны осталось, стоит. Перемешивают конницу и пехоту. Чтоб поддержать, в случае чего…
И Хунайн ибн Валид зачем-то поправил свой издалека видный красно-желтый платок.
– Чтоб плеткой погладить, если побегут… – пробормотал Марваз.
Абне он доверял еще меньше, чем парсам, которые стояли, как всегда, в центре.
Таблы побольше гудели низко, барабаны поменьше рассыпались четкой злой дробью.
Летящие стрелы Марваз увидел, а не услышал. Вернее, увидел, как упали впереди двое куфанцев.
– За щиты на колени!!! – заорал Хунайн ибн Валид.
Барабаны захлебнулись, джунгары завизжали как резаные.
Хотя нет, не джунгары, джунгары смыкали ряды, знаменосцы с малыми тугами резво рысили перед строем.
Визжащая орда скакала на них из тумана, всадники, один за другим, выскакивали из-за каких-то темных клочьев и веток. В сырой мороси бело-голубые плащи казались серыми. Бедуины руала, вереща, шли в рассыпную атаку.
В деревянную стену щитов заколотили дротики и стрелы.
За их спинами тяжело, размеренно, как на гребном корабле, забил табл, подающий сигнал правому флангу. Ему откликнулся центровой. И далеко-далеко в тумане надсаженным сердцем зазвучал барабан левого крыла.
Несколько ошалев, Марваз поднял голову: нет, не ошибся. Знаменосцы вставали, высоко поднимая красно-желтые куфанские стяги на шестах. Вместе с щитовыми, прикрывавшими их спереди.
Таблы требовательно, мощно, мерно били.
Они с Рафиком ошалело переглянулись, вздрагивая от сухих щелчков стрел по дереву.
– Атака, братишка… Встаем, – сухими губами улыбнулся Марваз.
– Прощай, мученик, – кивнул Рафик.
Улыбнувшись друг другу еще раз, они встали.
И, попадая в раскачивающийся шаг строя, двинули вперед – навстречу набегающей бедуинской стае.
* * *Начало дня
Аль-Мамун по-дурацки привставал в стременах – какое!
Разве это холм? Так, прыщ какой-то среди этого изрытого поля.
Под неярким солнцем слоями колыхалась пыль – сколько хватало глаз. В мутном темном облаке мелькали тени, изредка взметывалось знамя. Грохот, вопли, звон.
Чуть ниже по истоптанному склону заседал на своем толстом муле Зухайр. Мул жевал траву, зиндж жевал вгоняющий в сонное оцепенение кат – евнухи почему-то очень любили эту ямамскую смолу.
Стоявший по правую руку Тарик, напротив, держался в седле собранно и прямо – и, хищно раздувая ноздри, смотрел в пыльный вихрящийся сумрак на поле боя.
Там шла сплошная, кромешная рукопашная, и кто кого давит, понять было нельзя. Вестовые, подгонявшие на серых от пыли конях, хрипели что-то невразумительное. А что они могли сказать? Бой. Идет бой. Все взялись за мечи и дерутся.
Издалека прикатилась волна крика – высокого, отчаянного.
Справа от халифа скрипнуло и зазвенело: оглянувшись, аль-Мамун увидел, что Тарик тоже приподнялся в стременах.
Нерегиль тихо охнул.
Халиф охнул следом.
Бегущие, бегущие фигуры – прямо по центру. Бегущие к холму, к лагерю.
Опережая голосящую толпу, скакал вестовой – нишапурский гвардеец с обломанным пером на шлеме. Коня он колотил каблуками по бокам, даже не вдеваясь в стремена. Следом мчали еще несколько таких же конных.
– О Всевышний! – выдохнул аль-Мамун. – Они бегут!
– П-парсы… – с непередаваемой ненавистью выдавил из себя нерегиль. – Т-танцовщицы, а не воины. Ур-роды.
Верховые беглецы успели к холмику очень быстро:
– О мой повелитель! – хрипел, с трудом разматывая платок на горле, один. – Они бросили в бой подкрепления! В бой идет гвардия аль-Джилани! Огромные, огромные зинджи, скованные между собой железными цепями! Они сметают все на своем пути! Они скованы между собой цепями!
