– Спасибо, Имруулькайс, – желчно поблагодарил нерегиль.
Кот смущенно покашлял. Некоторое время они шли молча. Потом джинн не выдержал и снова спросил:
– Ну так, почему? Почему птица-то?
– Джунайд говорит, что у него нет знаний, одни предположения.
– Очень похоже на людей, – с презрением прошипел кот. – Сначала наворотить хрен знает чего, вот как с тобой и с твоей Клятвой, а когда дело доходит до последствий навороченного, строить предположения за неимением знаний. Ну так и чего?
– Я уже ответил. Поэма Аттара. Аль-Мамун читал про Симурга, вот и…
– Что – и?.. – ужаснулся кот. – Ты принял облик зверюги, потому что аль-Мамун начитался Аттара?!
– Джунайд говорит – похоже, что так… Такое впечатление, что, призывая защитника, халиф имеет власть над моим обликом. Просто Абдаллах этой властью не умеет распоряжаться. Точнее, он ее не осознает. Так что с Симургом все вышло по чистой случайности… Впрочем, Аммар тоже не отличался фантазией: он видел во мне ангела.
– И ты в бою щеголял крыльями за спиной – как же, помню, помню тебя под Фейсалой… Слушай, а если бы твой халиф представлял Симурга в виде воробья?! Или начитался сказок про царицу змей? Ты что, питоном бы ползал?!
– Не знаю, Имру…
Поежившись, Тарег добавил:
– Хорошо, что не аждахаком. Не хочу умирать аждахаком…
– И ты еще спрашиваешь, почему я так напился?! Полдореа! Я ж тебе говорю! Мне очень страшно!
– Мне тоже, Имру. Мне тоже.
И Тарег погладил испуганно прижавшегося к нему кота.
В пустом небе медленно ползли облака.
В длинный светлый разрыв между их лентами вплыла сияющая точка, в ореоле которой явственно угадывались острые рога. Нерегиль проводил проклятую звезду нехорошим, мрачным взглядом. Потом поднял верхнюю губу и зарычал.
Джинн обернулся и, наставив уши, вздыбил шерсть на загривке. Звезда погибели мигнула в просвете между облаками, и ее затянуло темной длинной тучей.
– Скорей бы уж все это кончилось… – пробормотал Имруулькайс.
Тарег лишь молча погладил его по спине. «Да, – говорила его ладонь. – Скоро все это кончится. Осталось совсем чуть-чуть».
* * *Долина аль-Укаба, следующий день
За скальным отрогом долина распахнулась сплошным зеленым ковром.
Травы в рост человека. Серебристые оливковые деревья на холмах. А вон – о Всевышний! – подлинный райский сад на высоком пригорке. Над низкой беленой оградкой колыхались листья пальм, качались на ветру ветви абрикосов и яблонь.
Хунайд ибн Валид ахнул, вздохнул полной грудью – и блаженно опустился на колени у самой оросительной канавы. Вода тренькала и бежала быстро-быстро. Темно-бурая, пахнущая перегноем вода. Живительная влага черной, жирной земли.
– Эх, здесь бы усадебку поставить… – пробормотал куфанец.
За спиной над скалами еще курились дымы, но ужасы прошлой ночи истаяли в памяти, словно воспоминания о залитом кровью замке сгорели вместе с мертвыми телами и деревянными перекрытиями.
С другой стороны арыка среди скошенной травы прыгала трясогузка. Хунайн невольно улыбнулся: чик-чирик, чик-чирик, беспечная пичужка поднимала и опускала длинный хвост.
Марваз стоял рядом и так же глупо улыбался, жмурясь на солнце. Ветер пах весной, свежесрезанная трава испускала одуряющий аромат.
– Ты откуда, каид? – поинтересовался Хунайн, блаженно почесывая брюхо.
Точнее, брюхо он только хотел почесать, но не вышло – на походе шли во вздетом доспехе. Найденное в замке растревожило командование, и вдоль колонны, увязая в рыхлом черноземе, рысили джунгарские разъезды.
Кожаный панцирь заскрипел, когда куфанец поднялся на ноги.
– Из Ятриба, – улыбнулся Марваз.
Ага, понятно. Будь Ятриб хоть трижды святой город, там только песок и камни.
– Да и какой я каид, – грустно добавил Марваз. – Теперь ты у нас каид…
– …огромного отряда аж из пяти храбрецов, – не менее печально закончил Хунайн.
Почти все спутники Марваза и Хунайна легли в долине аль-Укаба. В передовом отряде же шли… Только Рафик, Абдулла и Муса остались в живых – повезло. На походе Муса и Абдулла прибились к своим – к ханаттани. Ну что ж, среди земляков всяко приятнее и воевать, и путешествовать…
– Тебе халиф имение отписал, – отвлекаясь от грустных мыслей, улыбнулся в ответ куфанец. – Здесь не хочешь взять? Выбирай любое, о Марваз!
Ятрибец лишь почесал под чалмой и рассеянно покачал головой – ему тоже не верилось, что это не сон. Такая земля… Столько воды, зелени… Рай, да и только.
– А ведь правду говорили: палку воткни – она зацветет, и поливать не надо… – восхищенно пробормотал Марваз.
Солнце забралось совсем высоко, когда они подошли к вилаяту, точнее, целой веренице усадеб в горловине долины. По правую и по левую руки на склоны карабкались уступы террас. Из рощ и сосновых лесков выглядывали черепичные крыши и высокие стены из песчаника: дома местные строили добротные, не на одну семью, с флигелями и башенками.
– Ишь ты, голубятня, – пробормотал Хунайн, из-под ладони следя за полетом здоровенных белых турманов.
Голуби, шумно хлопая крыльями, кружили над яблоневым садом. Над пышными кронами торчал синий блестящий купол башенки с узорными окнами – точно голубятня. Изразцы сверкали под солнцем, и куфанец не сразу сообразил, что резные ставни распахнуты, а оттуда им приветливо машет какой-то человек в очень белой одежде.
– Впереди – чисто! – закричали от головы колонны.
Отмахивая плетками, скакали во весь опор скалящиеся, довольные степняки.
– Чисто, чисто! Становимся по садам и усадьбам! – орали джунгары, мохнатые лошадки шли наметом, из-под копыт летели комья влажной земли.
С влажным шлепком такая плюха прилетела Хунайну на панцирь. С неверяще счастливой улыбкой куфанец сгреб черную жидкую грязь ладонью, посмотрел и благодарно вздохнул: ну точно, рай. Воистину Всевышний справедлив и милостив к воинам веры: сегодня не нужно будет копать ров и ставить ограду. Ночь Хунайн ибн Валид проведет на мягком одеяле под весенней зеленой листвой.
Вслед за степняцким разъездом мелко трусила вереница мулов. Сидевшие в высоких седлах люди приветственно размахивали руками и кричали:
– Да благословит вас Всевышний, о храбрецы! Вы избавили нас от разбойников из мерзкого замка! Проходите, проходите в сады благодарных жителей Хамада! Следуйте за нами, о правоверные, следуйте к ручьям и свежим плодам, о храбрейшие из храбрых!
Зазывалы не обманули.
Закатом Хунайн любовался с широченной, выложенной толстыми, не скрипучими досками террасы. Вымытый и сытый, полусонный от теплой воды и жирного плова. Хозяин дома улыбался, болтал без умолку и все подливал пахнущего чабрецом чая.
В темнеющем саду цвиркала сойка, с террасы из клетки ей отвечал раскормленный скворец.
– Навруз наступит – отпустим, – кивая в сторону бормочущей птицы, пояснил хозяин усадьбы. – Канареек на женской половине тоже надобно повыпускать, по утрам поют, когда спать охота…
Сыто жмурясь, Хунайн переглянулся с Марвазом: вот ведь живет человек, по утрам канарейка ему спать мешает. Видать, не спешит вставать вместе с солнцем…
Четверо сыновей хозяина – все, как один, здоровенные лбы – сидели за спиной отца и тоже сыто отдувались. Похоже, у местных забот было меньше, чем у праведников в раю – ни за скотиной ходить, ни в поле ковыряться их не тянуло. Кстати, в усадьбу еще и гости пришли, из дома выше по склону, и принесли жирного барашка и мешок здоровенной, коричневой внутри хурмы. Сытно здесь живут, в этом Хамаде, сытно, ничего не скажешь.
– Скоро призыв на молитву, – прихлебывая из своей пиалы, улыбнулся хозяин.
И точно – в густеющей синеве вечера поплыл над садами протяжный распев муаззина.
Потягиваясь и едва не шатаясь от количества съеденного, Хунайн пошел с террасы с кувшином в руке: гостям омовение предложили совершить у выложенного синими изразцами прудика с разноцветной мозаичной оградкой. Хозяин с семьей и приятелями плескались водой из альхиба с другой стороны двора.
Поливая на ноги, куфанец вдруг понял, что слышит нечто странное. В ветвях все так же возились птицы, выше по склону старательно кричал муаззин…
Но из-за деревьев явственно слышалось – звяканье. И редкие, хлесткие удары.
Хунайн осторожно поставил кувшин на бортик, тот громко стукнул о плитку.
За спиной тихо кашлянул Марваз.
Переглянувшись с каидом и таким же хмурым, враз насторожившимся Рафиком, куфанец подал знак, отогнув на ладони три пальца: идем посмотреть, все втроем, за деревья.
Пригибаясь и уворачиваясь от низких ветвей яблонь, они заскользили в глубь сада.
Звяк, звяк, звяк, шлеп – тихий вскрик.
Посыпанная песком дорожка открылась неожиданно, Хунайн, как подкошенный, упал во влажную траву, остальные распластались поблизости.
Дорожка тянулась от садовой калитки – раскрытой. И упиралась в ворота длинного низкого сарая – тоже раскрытые.
