– Он… разве… здесь? – с непонятным отвращением отступая на шаг, пробормотал аль-Мамун.
– Мы вынесли тело из зала. Туда… нельзя заходить людям. Во всяком случае, пока мы не вычистим это место, – тихо ответил Джунайд.
Надо было брать себя в руки. Как-то… наклониться?..
Да будь ты мужчиной, Абдаллах! Сначала чуть не наступил, а теперь боишься заглянуть в лицо?
– Осторожнее, о мой халиф, – твердо сказал шейх. – Не нужно до него дотрагиваться.
Опускавшийся на колени аль-Мамун на всякий случай отдернул подальше ладони – и тут же разозлился на себя еще больше.
– Почему? – резко спросил он Джунайда.
– Тарег сейчас… в смутном месте. Я опасаюсь, что, прикоснувшись, ты можешь последовать за ним, о мой халиф.
– Так он не мертв?! – вскинулся Абдаллах.
– Он не жив, – сухо отозвался суфий. – Он на высотах. Аль-Мамун почувствовал, что замерзает. Смотреть в лицо нерегилю ему расхотелось.
– Ты должен отпустить Тарега, о мой повелитель, – тихо, но твердо сказал Джунайд. – Сказать на ухо, что он исполнил свой долг и должен уйти.
– Но ведь…
– Клятва все еще удерживает его.
– Разве Яхья ибн Саид не написал, что нерегиля нельзя освободить от Клятвы?
– Освободить, пока он жив, нельзя. Но душа уже покинула его тело. Теперь нужно отпустить душу. Он должен получить возможность… уйти в чертоги мертвых своего народа, о мой халиф.
Что-то в голосе шейха заставило аль-Мамуна поднять глаза и посмотреть суфию в лицо. Тот кашлянул и стал глядеть вверх, изучая развороченный свод с гнутыми ребрами арок.
– В чертоги мертвых своего народа?.. – подозрительно отозвался халиф. – Ты в этом уверен, о шейх?
Джунайда передернуло:
– Нет. Но что с того верующему ашшариту?
Аль-Мамун медленно встал:
– Что-то ты от меня скрываешь… А, Кассим?
Суфий затеребил край серого от пыли рукава хирки:
– Какая разница, о мой повелитель?.. Он, – Джунайд кивнул вниз, в серо-синюшную груду тряпья и пыли, – должен уйти из аш-Шарийа. Мы должны сделать все, чтобы его больше ничего с нами не связывало. А уж куда он пойдет потом…
– …нас не трогает, ибо он свое отслужил? Многоумным знатокам магии вроде тебя пора посадить на поводок кого-то другого? – тихо проговорил аль-Мамун – и удивился, как зло у него это сказалось.
А поскольку злость не утолилась сказанным, Абдаллах свирепо продолжил:
– Мне никогда не нравились наши легенды про джиннов в кувшине, о Кассим. Каждый раз я жалел, что у джинна не получилось засадить в кувшин человека – чтобы другим неповадно было лезть в дела, превышающие разумение, избегать труда и развращать правоверных россказнями о дармовых богатствах. Ибо Всевышний ничего не дает даром. За все нужно платить. Чем мы заплатим за это, о Кассим?
Суфий молчал.
– Что с ним произойдет, когда я его отпущу? – рявкнул халиф.
– Я не знаю, – твердо ответил Джунайд и посмотрел Абдаллаху в глаза.
Так они стояли друг напротив друга довольно долгое время. Суфий вдруг продолжил – очень тихо:
– Я точно знаю одно, мой повелитель. Если ты не оборвешь поводок клятвы, он останется в аш-Шарийа. Бесприютным духом. Мстительным.
– А сигила? – быстро спросил аль-Мамун.
– Поздно, – снизив голос до шепота, ответил Джунайд. – Поздно. Связь души с плотью слишком слаба, сигила не удержит его внутри телесной оболочки.
Аль-Мамун сделал шаг назад:
– Я так не могу.
– Благородно, – мурлыкнуло под ногами.
Халиф вздрогнул, но в последний момент взял себя в руки.
Черный кот прошел в изголовье к спеленутому в пыльное тряпье телу и сел, положив кончик хвоста к передним лапам.
– Очень благородно с твоей стороны, о человек, думать о последствиях в таком положении, – снова пошевелились белые усы на черной морде. – Полдореа был мне другом, и я ценю твой порыв.
Зеленые миндалевидные глаза джинна светились во мраке. Абдаллах сглотнул. Стало еще холоднее. Он вдруг заметил, что весь дрожит.
– Поверь мне, о человек, – мрачно проговорил черный кот, – у тебя нет иного выбора. Ты не можешь вытащить Полдореа… оттуда. Зато можешь снять с него эту вашу удавку.
– Ты не говоришь – освободить, Имруулькайс, – тихо сказал аль-Мамун.
– Я ничего не знаю наверняка, – так же тихо отозвался кот. – Я не знаю, куда он пойдет и что с ним будет. А вот про мстительных неупокоенных духов я знаю достаточно – поверь мне, о человек…
– Это правда, о Кассим? – Абдаллах повернулся к суфию.
– Что именно? – с кошачьей мягкостью отозвался тот.
– Пора, – мурлыкнул джинн. – Отпусти его. Избавь нашу землю от опасности. Нашу, человек, – ибо землю аш-Шарийа делят джинны и люди…
В камнях свистел ветер. Небо в проломах над головой заплывало чернотой ночи.
– Отпусти его, – прошептал суфий. – Скажи ему «прощай», о мой халиф.
– Что-то вы от меня скрываете, – чувствуя, как утекает меж пальцев песок времени, в отчаянии пробормотал аль-Мамун. – Что-то вы не договариваете… Что-то, что я знаю, но не могу собрать воедино…
– Мы теряем время, о человек, – зашипел джинн. – Ну?!.
Время текло, текло сквозь пальцы, как белый песок в опрокинутой колбе стеклянных часов…
– Вы – как он, вы не врете, вы недоговариваете…
– Непра-аавда, – мурлыкнул кот. – И Тарег, и Кассим сказали тебе полную правду, истинную правду, не утаив ни единой ее части…
Время утекало, утекало, что же это могло быть… Письмо… Разговор с лекарем… «Это касается меня одного»… Что-то он еще должен был знать о Тарике… что-то еще… что же это может быть? «Это правда? – Что именно?»
И тут его осенило.
– Хватит меня дурачить! – вынырнул из сумеречного полуобморока Абдаллах. – Тарег и Кассим сказали правду? А ты, котяра? Ты – всю правду мне только что сказал? А? Что именно из тобой сказанного – правда? Ну! Отвечай!
Кот вздыбил шерсть и злобно рявкнул:
– Смотрите, какой умный! Спрашивай!
– Где наврал, тонкохвостый?
Джинн опустил загривок, вздохнул и посмотрел на Джунайда:
– Ну что, Кассим. Прямой вопрос. Ты меня просил помочь – я помог. Но это прямой вопрос. Извини.
– Ничего не поделаешь. Отвечай, Имруулькайс, – сухо отозвался шейх.
– Я соврал насчет того, что Полдореа нельзя вытащить.
– Ух ты! – выдохнул аль-Мамун. – Джунайд, а ты зачем мне врал?
– Я не врал, – с какой-то бесконечной усталостью отозвался суфий. – Я тебя берег, о мой халиф. Тарега… можно вывести к свету. В теории. Но сейчас вокруг него – ночь, а оттуда мало кто возвращается. Я полагаю, что путешествие не принесет тебе блага. Ты можешь остаться там навсегда.
– Там – это где?
– Я уже сказал, – сказал Джунайд. – И не буду повторять вновь, чтобы не искушать тебя, о мой халиф. Я не хочу держать ответ на Последнем суде за то, что своими руками направил халифа аш-Шарийа к гибели.
– А за то, что отправил нерегиля бродить после смерти, шайтан знает где, ты отвечать не будешь?
– В хадисе сказано, что каждое наше деяние будет взвешено и спросится за самые тяжкие. Погубить тебя – более тяжкий грех, чем погубить Тарега. Ты еще жив и можешь спасти аш-Шарийа, когда наступит время бедствий. Он, – Джунайд кивнул на пыльное тело, – нет.
– Откуда ты знаешь? А если я его верну?
– Даже если вернешь, – пожал плечами Джунайд. – В четыреста девяносто первом году нерегиля в аш-Шарийа не будет.
– Что?!
– Его нет в гороскопе, – отчеканил суфий.
И тут аль-Мамуна оставили последние силы.
Он сполз по щербатой стене и с бессильной яростью пробормотал:
– Как же я вас ненавижу… Как же я вас ненавижу… Я не-на-ви-жу все эти ваши бредни, пророчества, гадания, гороскопы, астрологию, алхимию, магию, смутные сказки, мутные притчи…
И тут же осекся. Притчи. Притчи…
О Всевышний. Притчи.
Ну конечно.
– Собака… – прошептал он, поднимая взгляд на бледнеющего на глазах Джунайда. – Собака и суфий… Притча о собаке и суфии – с дурацким, якобы не идущим к делу толкованием… которое просто относилось вовсе не к битве с аль-Джилани!
Кот и шейх медленно переглянулись.
– Я угадал! – счастливо ахнул аль-Мамун. – Притча относилась к нынешнему делу и положению! Собака! Собака сама находилась на одной из стоянок пути суфия!
Джунайд покорно вздохнул.
– Собака – это Тарик! Тарик – на стоянке пути? Какой? – вскакивая на ноги и отряхиваясь, строго спросил Абдаллах.
– Его зовут Тарег – если ты хочешь отыскать его на дороге созерцания, – тихо ответил Джунайд, не поднимая глаз.
– Где он, о шейх?
– Я уже отвечал тебе, – упрямо отвернулся суфий.
– Я вспомнил, – вскрикнул аль-Мамун. – Вспомнил! Ночь. Он на пути, и его стоянка сейчас – ночь!
– Не надо, – с очень человеческой печалью сказал кот. – Ты не вернешься. Это очень далеко.
– И очень страшно, – бесстрастно выговорил Джунайд.
– Ты там был? Ты ходил в темную ночь? – тихо спросил аль-Мамун.
– Ночь – бесконечна, – ответил суфий.
