…Некоторое время Веттели продолжал лежать, безучастно глядя в потолок, пока не заснул. А когда проснулся, мисс Брэннстоун вручила ему стопку учебников и кипу непроверенных те традей.
– У тебя завтра четыре урока. Готовься.
Он безропотно повиновался – ему было абсолютно всё равно, чем заниматься.
… Никогда ещё мистеру Веттели не случалось подготовиться к урокам так хорошо.
Провёл он их тоже неплохо, только один раз перепутал имена учеников. Никто даже не удивился, потому что в первые дни он путал их постоянно. Удивились чуть позже, когда изли шне резвый третьекурсник по имени Кадлинн полез к заветному авокадо с откровенно злыми намерениями, но привычного окрика «убью!» не последовало. Кадлинн бросил на учителя ис пуганный взгляд, притих и отступил.
А после уроков к нему робко подошёл Фаунтлери.
– Мистер Веттели, простите, – он выглядел встревоженным и смущённым. – Можно я спрошу? У вас всё хорошо? Ничего не случилось?
– Всё хорошо, – машинально откликнулся тот. – Почему вы спрашиваете?
– Когда вы смотрите в сторону, у вас такое лицо… – Ангус запнулся, подбирая слова. – такое, как будто случилось ужасное горе. Простите, я знаю, это не моё дело… Простите, – он совсем стушевался, хотел убежать.
– Ничего, – сказал Веттели твёрдо, то ли Фаунтлери, то ли себе самому. – Главное, все живы. Остальное как-нибудь образуется. Может быть. Когда-нибудь.
Парень тихо выскользнул из класса.
После этого разговора Веттели решил: хватит. Кто дал ему право огорчать своими страданиями тех, кому он не безразличен? Пора взять себя в руки. Всё-таки он не настоящий тилвит тэг, чтобы зачахнуть носом в стену от душевной тоски. Как бы ни была плоха жизнь, смысл в ней всегда можно найти. А в их с Эмили случае он очевиден – месть. Проклятый убийца должен сполна заплатить за всё: и за отнятые жизни, и за разрушенные. Вот тогда и он, лорд Анстетт, сможет спокойно, с полным правом последовать примеру несчастного лорда Лоэргайра. Но не раньше!
Так он себе сказал, и решительным шагом направился на кухню – без этого продолжать дальнейшее существование было бы затруднительно, он уже сутки ничего не ел.
«О-ох! Слава добрым богам! Одумался!» – облегчённо вздохнуло в голове. Кажется, он научился непроизвольно улавливать безмолвную речь.
Повариха Делия, та самая, котрую няня ругала «росомахой», была очень добросердечной женщиной и обожала, когда обитатели гринторпской школы приходили выпрашивать еду в не установленное время. Вот только случалось это нечасто.
В Эрчестере Веттели, сколько себя помнил, всегда ходил полуголодным. Воспитанников самого привилегированного учебного заведения королевства кормили откровенно плохо. Но не потому, что эрчестерское руководство экономило на питании и наживалось за счёт детей – боги упасите вас такое подумать! Скудный рацион был обусловлен, в первую очередь, нежной за ботой о здоровье питомцев. Специально приглашённые учёные светила из столицы математически рассчитали, какое именно количество питательных веществ потребно растущему организму, а какое способно причинить вред, и школьные повара из самых лучших побуждений свято сле довали их мудрым рекомендациям. А в эрчестерском отделении полиции всякий раз удивлялись, когда к ним приводили очередного отпрыска благородной фамилии, умыкнувшего булочку с прилавка или бутыль молока от чужого порога. Такое поведение будущих пэров, сэров и членов палаты лордов расценивалось как проказы испорченных мальчишек, и каралось очень строго, вплоть до отчисления, жалобы на голод никто не слушал: «Глупости, молодой человек, вы не могли хотеть есть сразу после пятичасового чая! Вашему озорству нет никакого оправдания! Стыдитесь!»
К счастью, в Гринторпе всё было иначе. Размер порций здесь устанавливали исходя из житейского опыта, а не научных рекомендаций, а если кому-то из учеников вдруг случалось проголодаться, достаточно было заглянуть на кухню, чтобы получить знаменитую медовую плюшку или све жий сэндвич вкупе с сердечным напутствием: «Кушай, деточка, кушай на здоровье!».
Когда же в роли особо голодающих оказывался кто-то из учителей, умилению поварихи не было предела, встречала их как дорогих гостей. Под её бдительным оком («Кушайте, кушайте! Вы и вчера весь день пропустили, и сегодня на завтрак не пришли! Разве так можно? Вон какой бледный! Ваша няня, мисс Феппс, непременно вообразит, будто в нашей школе вас морят голодом, уж я её знаю…») Веттели пришлось очень плотно пообедать, хотя аппетит быстро про пал, ел едва ли не через силу.
Помятый – наверное, в него что-то заворачивали – лист «Эльчестерского вестника», оставленный кем-то на кухонном подоконнике, он заметил в тот момент, когда чах над тарелкой с рагу по-эйрски. Газеты он не любил, обы чно не читал и теперь не собирался. Только по чистой случайности его взгляд упал на объявление в траурной рамке, сообщающее о том, что в собственном имении, после тяжёлой и продолжительной болезни, на восемьдесят шестом году жизни скончался некто Уильям Годдар, эсквайр. Годдар, Годдар… Имя показалось знакомым и почему-то заставило насторожиться. Где-то оно ему уже встречалось.
Ещё не понимая, что его так взволновало, Веттели взял пованивающий рыбой листок в руки, изучил. Газета оказалась совсем старой – двухнедельной давности. 2 декабря, понедельник. Как раз в тот день лейтенант Токслей сообщил о смерти своего бедного дядюшки, землевладельца из Эльчестера. Других некрологов в газете нет. Значит, Уильям Годдар, эсквайр – это и есть покойный дядюшка Токслея… Да, но откуда ему известно имя «Годдар»? Лейтенант его точно не называл. Где же он мог его слышать?.. Нет, не слышать! Видеть. Попадалось оно ему на глаза, кажется в школьных документах, больше, собственно, негде было..
Осенённый этой догадкой, Веттели устремился в канцелярию. Но снова копаться в бумагах ему не хотелось, решил наудачу спросить у секретарши, не говорит ли ей что-нибудь это имя?
Та неспешно отложила в сторону бесконечное вязание, поправила очки в некрасивой толстой оправе, не глядя извлекла из шкафа папку, протянула ему с видом безграничного превосходства секретарского сословия над простыми смертными.
– Разумеется, говорит. Уильям Годдар, эсквайр, единственный родственник и опекун нашего покойного Мидоуза. Тоже уже покойный. Между прочим, скряга, каких мало не тем будь помянут. Доход имел хороший, числился в попечительском совете, но средства жертвовал просто смешные. И бедному мальчику не давал ни пенса наличными, только оплачивал школьные счета, и то с задержкой… – поведала она и осведомилась строго. – А почему он вас заинтересовал? Это связано с убийствами?
Взгляд у неё был очень строгий, и Веттели ответил честно.
– Пока не знаю. Не думаю. Просто случайно прочитал некролог. Но… Скажите, миссис Йейтс, вам случайно не известно, как звали покойного дядюшку мистера Токслея?
Она недовольно повела плечом.
– Дядюшку? Разумеется, нет. Третья степень родства в анкетах не указывается, тем более, в учительских.
– Но может быть, он упоминал его случайно, в разговоре? – проявил настойчивость Веттели.
– Не упоминал, – отрезала миссис Йейтс. – И вообще, с какой стати мистеру Токслею всту пать со мной в разговоры о своей дальней родне?
Похоже, её раздражали вопросы, на которые она не могла дать быстрого и чёткого ответа. Люди подобного склада любят знать всё обо всех… Ой, люди ли?
– А что вы на меня так смотрите, юноша?
А смотрел он «так» потому, что вдруг обнаружил: на самом деле миссис Йейтс к человечьему роду имеет отношения не больше, чем мистер Коулман или Гвиневра. Серокожая, морщинистая, одета в зелёное – кажется, таких называют мшанками. Да, необычный контингент подобрался в Гринторпской школе! Интересно, случайность это, предопределение свыше, или директор Инд жер солл нарочно подыскивал сотрудников из числа иных рас?
Захотелось пойти, привычно поделиться открытием с Эмили. Но вспомнил – и стало горько.
И это было только начало, скоро сделалось ещё горше.
Двое шли по коридору, держались за руки, как первокурсники на прогулке. Она улыбалась так, как прежде улыбалась одному только Веттели – нежно, чуть иронично, чуть виновато. Он смотрел на спутницу преданными глазами, от счастья превратившимися в два огромных сияющими сапфира, золотые волосы красивым нимбом обрамляли вдохновенное лицо, щёки вспыхивали персиковым румянцем, губы что-то жарко шептали, похоже, он читал стихи. Она слушала и одобрительно кивала. Они были прекрасны, они казались олицетворением юности, красоты и любви.
Веттели замер у лестницы, будто громом пораженный. До этой самой минуты он почему-то был непоколебимо уверен в том, что «другим» окажется лейтенант Токслей. И это его даже немного успокаивало. Токслей – зрелый, состоявшийся человек с огромным жизненным опытом и отмен ной практической хваткой, именно про таких говорят «этот своего не упустит». Кроме того, он весьма приятен внешне, умеет стать душой любой компании, и вместе с тем, уважает семейные ценности: едва ли не ежедневно шлёт письма отцу, терпеливо заботился о престарелом родственнике, имевшим, если верить словам секретарши, очень непростой характер. Он и мужем ста нет хорошим: ответственным и надёжным, с таким не пропадёшь. Эмили жилось бы с Токслеем благополучно и счастливо. Может быть, даже лучше, чем с ним самими, не слишком-то искушённым в житейских делах…
