На правый берег Днепра, крутой и высокий, пали первые отсветы осенней зари, холодной и неяркой. Ночь прошла спокойно, и ландсеры, солдаты в фельд-грау, благодарили бога, что большевики решили сегодня не тратить ни снарядов, ни заклинаний. Шла смена дозорных, растапливались кухни, а в штабах дежурные уже готовились доложить утренние сводки. На Букринский плацдарм, где большевики которую уже неделю пытались прорвать оборону воинов фюрера, требовалось отправить сводную бригаду – оперативные резервы показывали дно, со спокойного участка фронта уже забрали всё, что возможно.
И никто бы не смог сказать, где именно уткнулась в закатный берег посланная заклинательницей незримая «леска».
А она уткнулась – и пропала, утонула в сухом камыше, облетевших кустах, склонявшихся над осенними водами. Уткнулась, канула без следа, замерла, словно мышка-полёвка под коршуном – ни писка, ни шевеления.
Но сейчас, когда над Днепром занимался рассвет, незримое ожило. Колыхнулись стебли пожухлой травы, дрогнули нагие ветки, словно кто-то невидимый осторожно пробирался сквозь приречные заросли. Как будто бесплотная рука чертила бестелесным же пером, проводя от реки прямую линию.
Отскочил в сторону камешек, сломалась сухая ветка. Незримое поднималось и поднималось, шло вверх по крутому днепровскому скату, туда, где за гребнем и тянулись немецкие окопы с траншеями.
И где-то в стороне, в глубокой яме под корнями вывороченной старой сосны, незримому что-то отозвалось. Маг ощутил было мгновенное шевеление, короткий родившийся импульс, скользнувший точно так же, по траве и опавшим хвоинкам обратно, к реке.
* * *
– Есть! – аж подскочил гвардеец Мишель. – Прошу прощения, господа, – вдруг смутился он. Ну да, не к лицу полковнику советской армии, а ранее – штабс-капитану Вооруженных Сил Юга России, а ещё ранее – поручику лейб-гвардии Волынского полка, этак подскакивать, когда сработали его маяки, тщательно и с немалым риском упрятанные на той стороне Днепра.
– Карту! – сухо бросил Иннокентий Януарьевич, привставая из-за учительского стола.
Бородатый Феодор Кириллович не без лихости прищёлкнул пальцами. Карта сама по себе вырвалась из планшета, затрепетала в воздухе листами-крыльями, разворачиваясь, и послушно легла пред светлыми очами высокого начальства.
– Лихачишь, – несколько неодобрительно проворчал Игорь Петрович. – Твой бы телекинез – да на Курской б дуге…
– Твоими б устами да мёд пить, – отмахнулся бородач. – Сами ведь знаете, – вернулся он к принятому среди свитских «вы», – не остановить мне с ходу ни снаряда, ни даже пули. Вот карту могу… Да и только.
– Был у нас в полку, – объявил вдруг Мишель, – тоже один маг-перемещатель. Ловок был, зараза, на спор как-то одной даме под подол мышку перенёс, да и запустил…
Свитские ухмыльнулись, кто-то коротко хохотнул.
– Но не про то речь, господа. Всё б с ним было хорошо, кабы не начал он в картах мухлевать, себе из колоды что нужно подтягивать.
– И что ж вы с ним сделали? – полюбопытствовал Игорь Петрович.
– Что, что… Что положено. Сперва канделябром, потом суд чести. В отставку спешно вышел, по состоянию здоровья. Здоровья у него, скажу я вам, господа, и впрямь поубавилось, так что и врать почти не пришлось.
– Ну, я и с колодами не умею, – вздохнул Феодор. – Вот только с такими вот…
– Посмеялись, господа-товарищи, и довольно, – оборвал свитских старый маг. – Докладывайте, Мишель.
Тот сощурился, словно глядя куда-то вдаль, сквозь белёные стены классной комнаты.
– Три сосны… развилка… валун… пулемётное гнездо… дзот… А, дьявол, карандаш дайте, черти!
Феодор Кириллович всунул ему в пальцы красно-синий карандаш, заточенный с двух концов.
Даже не бросив взгляда на расстеленную карту, Мишель принялся вслепую, лихорадочно наносить значок за значком. Смотрел он по-прежнему куда-то вдаль.
– Ну, сильна баба-то оказалась, – вполголоса бросил усач Севастиан. – Эк заслала-то!.. Мои-то все перехватывались…
– Да и у Мишеля сколько маяков сожгли, пока те, что есть, забросить удалось, – кивнул Феодор.
– Она там не только наживку пустила, – вполголоса заметил молчаливый Игорь Петрович. – Остальное, неинтегрируемое.
Старый маг только остро взглянул на него и резко, отрывисто кивнул.
– Именно. Она вошла в транс, достаточно глубокий, чтобы ничего не помнить. И это, господа, нам на руку.
Гвардеец Михаил Станиславович меж тем лихорадочно испещрял карту многочисленными значками, ловко переворачивая карандаш, так что синие росчерки мешались с красными. Глядел он по-прежнему куда-то сквозь стену абсолютно пустыми, ничего не выражающими глазами, рот приоткрылся, на висках проступил пот.
– Эк крутит Мишеля-то, – покачал головой усач Севастиан.
– Его-то крутит, а вот что мы будем делать со всей этой прелестью? – кивнул на карту Семён Константинович. – Понятно, почему германцы отсюда войска снимают. Настоящие мастера оборону ставили.
– Кто-то из птенцов гнезда Эрлихова, – проскрипел Иннокентий Януарьевич, тоже не отрывавший взгляда от пляшущего по бумаге карандаша. – Смотрите, как всё продумано. Каскад. Каскад с плавающим фокусом, с возможностью экспоненциального усиления… Это повесомее «Лейбштандарта «Адольф Гитлер» будет.
– И товарищ Константинов хочет здесь малой кровью прорваться? – покачал головой бородатый Феодор.
– Именно здесь и можно, любезный, – с холодком бросил старый маг, не глядя на казака. – Нас они тут не ждут. Подкрепления все шли на Букрин, здесь ни танков, ни авиации. Ну, а ваш покорный слуга, хе-хе, известный мясник и палач, хо-хо, занимается, как известно, выкорчёвыванием крамолы, а никак не боевыми операциями, и нашим визави за Днепром это отлично известно.
При словах о «выкорчёвывании крамолы» четверо свитских как-то неуютно переглянулись, за исключением Мишеля, по-прежнему рисовавшего свои значки и дошедшего уже почти до самого края карты.
– Ваше высокопревосходительство… – негромко и словно б в смущении проговорил Игорь Петрович, разводя руками.
– А что ж тут такого? – старый маг вскинул кустистые брови. – Крамолу – корчуем! Врагов первого в мире, хе-хе, государства рабочих и крестьян – разоблачаем! Не без вашей помощи, мой дорогой, не без вашей помощи.
Игорь Петрович только вздохнул и отвернулся.
– Всё для пользы дела, господа, – строго, но и не без гордости объявил Иннокентий Януарьевич. – Нравятся мне этим большевики, решительный народ. Уж делать так делают. А вот, помнится, в семнадцатом господин Керенский, доброго ему здоровьичка, болезному, миндальничал, тянул, тянул, тянул… ни на что сподобиться так и не смог. Как сейчас помню, прихожу к нему с бумагами, дескать, господин председатель правительства, большевика Ульянова арестовать необходимо немедленно! А тот знай себе только: «Ну да, ну да, ищите, но смотрите, без эксцессов, популярность социал-демократов в рабочих кварталах…» – Он махнул рукой. – Нет, господа, сейчас такого допустить нельзя, и мы, – он сделал ударение на «мы», – мы этого не допустим. О, Мишель! Вы никак закончили, неутомимый вы наш?
Гвардеец тяжело дышал, опираясь о стол обеими руками и низко уронив голову. На неутомимого он сейчас никак не походил.
– Т-так точ-чно, ваше высокопревосходительство. – Гвардейская выучка тем не менее взяла верх. – Закончил. Маяки все. Но и сильна ж эта баба, будь я неладен! Дикая магия, точно. Водяница, ундина, русалка, мавка – как хотите, так и зовите.
– Ундина, значит, – многозначительно хмыкнул Иннокентий Януарьевич. – Дикая магия, значит? Вот и отлично. Она-то нам и сгодится. Будет Георгий Кон… то есть товарищ Константинов, – он ухмыльнулся, – премного доволен.
Свитские безмолвствовали, только бородатый Феодор протянул молча Мишелю плоскую фляжку. Тот благодарно кивнул, сделал добрый глоток, крякнул.
– Казачий полк всегда знает, где лучшей выпивкой разжиться. Это вам не наркомовские сто грамм.
– Какой там казачий… – начал было бородач, но гвардеец только рукой махнул.
– Не притворяйся, Федя, «красным командиром», плохо у тебя это выходит, друг мой.
– Разговорчики, – недовольно свёл брови Иннокентий Януарьевич, и разговорчики действительно мигом стихли. – Бабу эту и пустим.
– Её? – с оттенком беспомощности переспросил Феодор. – Ваше высокопревосходительство… Иннокентий Януарьевич… Она ж женщина как-никак…
– Она большевичка, – фыркнул Мишель. – Ей сам бог велел. За родину, за партию, за товарища Сталина…
– Всё лютуешь, Миша, – покачал головой казак. – Всё Крым забыть не можешь?
– Чего я уж им забыть не могу, Федя, это дело мое, приватное, – отрезал гвардеец. – Но с Иннокентием Януарьевичем согласен. Баба эта пострашнее «ангелов» выйдет, коль вразнос пустить.
– Вразнос… – казак вздохнул, покачал головой. Остальные свитские тоже угрюмо понурились.
