– Сударь, – виконт уселся прямо на гравий и зачем-то положил руку на прикрытое плащом отцовское колено, – прошу меня простить, но я понял, почему началось только теперь. Это из-за Алвы, вернее из-за того, что его не стало.
Глава 7
Талиг. Франциск-Вельде
400 год К. С. 24-й день Летних Молний
Праздник получался не менее многолюдным, чем в мирные времена. Так утверждал Абель Трогге, не только переживший сражение и ураган, но и получивший повышение. Теперь толстячок, сменивший пояс, но не замызганные перышки на шляпе, ходил в комендантах лагеря ополченцев и в таковом качестве приветствовал почетных гостей. Самым почетным, разумеется, был генерал Вейзель, но и спасавшие ландмилицию Гюнне драгуны получили свою долю чернично-творожной благодарности – увы, омраченной недавними потерями.
– Гюнне разрушен, – объяснял мараг. – Срыт и сожжен. Проклятые «гуси» не уймутся, пока не сживут нас со свету, только нет такого пожарища, на котором не вырос бы кипрей! Сперва – кипрей, потом – малина, и, наконец, корабельные сосны. Мы еще встретимся в нашем славном Гюнне и попробуем творожных пирожков! Моя Зельма зимой передала секрет дочкам, бедняжка, как чувствовала, что не увидит свежей черники… Это она, когда я записался в ландмилицию, сделала мне офицерский плюмаж, я его не сменю, пока не отстрою дом.
О том, что жена и младшие дети Абеля затянули со сборами и погибли чуть ли не в тот самый час, когда Маллэ прорывался к, казалось бы, обреченному гарнизону, кипрейщик рассказал сразу.
– Вот она, судьба, – философски вздыхал он. – Я уже присмотрел себе место на сосновой скамье[6], а досталось оно Зельме. Но спаслись многие, и большинство пришло сюда. Если б не беженцы и не ополченцы, разве догнал бы праздник во Франциск-Вельде по многолюдству наш Гюнне? Никогда!
– Угадай, какое слово я сейчас ненавижу? – спросил Бертольд, когда Трогге отправился принимать очередной обоз.
– Дриксы? – предположил Давенпорт, глядя на смыкающееся с окраиной городка поле, где предполагались основные гуляния. С пологого приплюснутого холма, вокруг и на котором обосновались ополченцы, открывался неплохой вид на закипающий праздник, даже казалось, что людям в самом деле весело. – Трогге говорит, местных тут не больше четверти, остальные беженцы. Еще два дня их будет кормить Франциск-Вельде, а потом? Возвращаться на пепелища вроде бы и можно, Бруно ушел, а зима не за горами… Только ушли ли «гуси» окончательно?
– Мараги не уверены, вот назад и не торопятся. – Разгром и гибель почти всего полка офицеры переживали по-разному. Бертольд стал впадать в задумчивость. – А ну как снова придется убегать? Но ты не угадал. «Гусей» я не люблю, но их самих, а не слово.
– Тогда «маршал приказал отходить»?
– «Если». Если бы лучше стерегли переправы… Если бы Маллэ продержался… Если бы на Болотном кургане был Ариго… Если бы фок Варзов стал Савиньяком, я – фок Варзов, а ты – Вороном… Тьфу! Мы – это мы, и что было, то было, никуда его не денешь. Пойдем, что ли, на Ульриха-Бертольда поглядим. Последнее время он меня окрыляет.
– Пойдем, – согласился Чарльз. Ему было все равно, куда идти: Мелхен не отходила от баронессы, баронесса – от барона, а навязывать себя генералам Давенпорт был не обучен. Валентин советовал своим людям – тем, кто не болтался в никому не нужных дозорах, «развеяться», только для Чарльза «не думать о дриксах» означало думать о девушке, и это становилось все мучительнее.
В Альт-Вельдер капитану удалось остаться с Мелхен наедине трижды, и всякий раз он терялся и принимался зудеть про Ор-Гаролис и Гаунау. В Западной армии пришли бы от сих мемуаров в восторг, но девушка, ей-то что за удовольствие слушать про войну? Нет, она слушала очень вежливо, только Давенпорт понимал, что ведет себя, как последняя дубина, хоть прежде волочился за столичными прелестницами не хуже других. Дежурные комплименты казались отвратительными, достойные Мелхен – в голову не приходили, и несчастный капитан, начав с погоды или цветов, всякий раз сбивался на рапорты. Мелхен тихо заверяла, что ей интересно, и спрашивала про маршала Савиньяка и генерала Хейла. Чарльз отвечал, пока не появлялась баронесса и девушка с радостной улыбкой не устремлялась к ней, оставляя кавалера наедине с его глупостью.
– Чарльз, если идет ураган, так и скажи. Я шляпу поправлю.
– Какой, к кошкам, ураган?!
– Не знаю… Но уж больно физиономия у тебя серьезная, сейчас предсказывать начнешь.
– Начну. У одного драгуна есть отличная возможность получить по шее.
– Ужасно, – вздохнул Бертольд, и оба с некоторым облегчением рассмеялись. Они пробирались сквозь толпу и болтали, пока не услышали гулкий, заглушающий гомон толпы рев. Ужас Виндблуме и Мельникова луга отдавал команды сотне ополченцев, развлекавших народ показом своей невысокой, прямо скажем, выучки.
Мараги старались, это было видно. Пыхтели, сбивались с шага, деревянные мушкеты и алебарды сталкивались и цепляли друг друга, но ополченцы с малиновыми шарфами горели решимостью постичь воинскую науку, а их наставник – превратить вчерашних мельников и молочников в «примерных фоителей». Когда-нибудь.
– Зомкнись!
Раскрасневшиеся ученики бросаются к учителю, будто цыплята к наседке. Быстро и беспорядочно.
– Фперед!
Нестройная шеренга послушно катится на зрителей. Белобрысый парень задевает пузатого дядьку. Падают оба, на них налетает третий, худой и длинный.
– Зтой! Таких уфальней дриксы пинками за Фибору фыгонять будут. Фы мараги или ленифые утки? Фперед – это значит на фрагов… Кругом!
Стук и скрежет учебных деревяшек, усердное сопение, но никто не свалился, только давешний длинный не удержал оружие.
– Пфе! Ты убитый есть. Фон! Алебарды – к бою! Я есть фарит. Убифайте меня.
Одолеваемая сомнениями щетка из алебард, вихляясь, ползет на одинокого ветерана. Скалится двуглавый кот на шлеме, смеются и подбадривают новобранцев зеваки. Длинный украдкой подхватывает свою алебарду и пристраивается сбоку.
– Фыходцы не фоюют! – рычит вредный старец. – Фон есть фон!
«Воскресший» не слушает, упрямо топает рядом с пузатым.
– Это Эрих из Гёрлиц! – кричат из толпы. – У него невесту убили… Ох и девчонка была!
– Эрих-выходец, уведешь варита?
– Лучше четверых!
– Зтоять! – В руке воителя блестит нечто чудовищное. Шестопер. Дриксам на Мельниковом лугу хватило алебарды, но во Франциск-Вельде барон не убивал, а воодушевлял. – От фас зейтшас остались бы глюпые фоспоминания! Мне шестьдесят дефять лет, но я…
Чарльз не видел, что творил Ульрих-Бертольд в бою, ему только рассказывали, вот Йоганн, тот видел все, когда шел сквозь дриксенский строй, сперва рядом с братом, потом – один… А «Фперед!» и «Зтой!» продолжались. Раз за разом. По кругу. Катершванц блистал шлемом и брызгал ядом, ополченцы потели, народ вокруг наблюдал с интересом, упрямый Эрих окончательно стал «Выходцем», но алебарды цеплялись друг за друга все-таки реже, а при поворотах никто не падал.
– Им бы для начала парней Трогге догнать. – Бертольд завертел головой в поисках разносчиков морса. – Боевого духа и упорства больше, чем умения.
– Догонят, – откликнулся Чарльз. – Пара недель хорошей муштры и с десятком обозников справятся. Леворукий, совсем забыл… Надо бы поискать Придда.
– А чего его искать? Он обещал баронессе к ужину добыть какие-то корешки. Ты что, не помнишь?
– Нет, – соврал нуждавшийся не в Придде, но в поводе Давенпорт. – Ну, баронесса так баронесса… А где она может быть?
– Естественно, рядом с мужем, муж, естественно, рядом с пушками. Ну а Мелхен, естественно, рядом с баронессой… Тебя проводить, или драться будешь?
Нареченный Куртом желал девочку, и Мэллит просила Луну услышать и исполнить. Красота девушки сплетена из красоты матери и любви родителей, а душа – из отцовского сердца и радости, что дарована дому. Гоганни слышала, что ее мать затаила обиду на отца, вот рожденная без счастья и не развязала пояс невесты, а ведь ее сестры были и веселы, и прекрасны.
– Иволга ты моя. – Рука роскошной легла Мэллит на голову, стирая воспоминания, будто пыль. – О чем задумалась?
– О том, как красиво дитя, когда к красоте матери прибавляется ее счастье.
– У вас такая примета? – Улыбка была полна солнца. – Курт, мне это нравится!
– Точное наблюдение, и у красоты будет имя. Юлиана… Мелхен, тебе нравится это имя?
– Да! – Мэллит улыбнулась, словно вдыхая аромат роз и ощущая на губах сладость дыни и абрикоса.
– Значит, решено. – Нареченный Куртом провел ладонью по телу жены от плеча до чрева. – Мы с Мелхен будем звать малышку Юлиана, даже если ты заупрямишься. Дорогая, я написал регенту о том, что мы с тобой желаем удочерить Меланию.
– Курт! – Названная Юлианой дважды по два поцеловала мужа в щеки. – Курт! Ты всегда знал, что мне подарить!.. Но ты и себя не обидел, тебе будет не так досадно, когда у тебя появится еще один сын.
