Высокий человек в шлеме каида подошел с обнаженным мечом. Свистнуло, бедуин увидел на земле собственную руку с зажатым обломком стрелы – и упал на землю.
Дрожащий в комнате Ибрахим не видел, как Абу-аль-Хайдже отрезали голову. Зато он увидел Фаика, ею болтающего: евнух держал трофей за волосы.
– Вон он! – торжествующе заорал Круглолицый.
Когда рабы выскочили из комнаты – черную голову с раскрытым ртом и выпученными глазами они насадили на выломанную в решетке двери палку – в саду никого уже не было. Фаик завертелся, пытаясь понять, куда подевались трое воинов, но вокруг лишь безмятежно шелестели лимонные деревья и играло на листьях солнце. А ведь каид дал мудрый совет: «Сделай так, чтобы он вышел! – А как, господин? – Оскорби его предков…»
Ну что ж, ушли так ушли. В конце концов, не надо будет делить с ними золото. А что за головы изменников дадут много золота, Фаик не сомневался.
– Вперед, за наградой, о братья! – крикнул он.
И они, радостно галдя, побежали на крики и звон оружия.
* * *В этом уголке дворца безмятежно перекликались на деревьях диковинные цветные птицы из южной Ханатты: хлопая радужными крыльями, зеленые, розовые и желтые создания принимались время от времени истошно орать.
Никакого другого смущающего умы шума до покоев кахраманы не доносилось.
– Госпожа Анис-аль-Джалис, – тихо представил управительницу евнух.
Та спокойно сидела на подушках. Тихонько позванивали тончайшие золотые кругляши на кайме лицевого покрывала. Черная ткань закрывала черное лицо кахраманы по самые глаза, и золотое шитье казалось чужеродным огнем в царстве ночи.
– Госпожа, – почтительно прижал руку к сердцу Элбег.
– Угощайтесь, почтеннейший, – управительница харимов трех последних халифов приветственно наклонила звенящую драгоценностями голову.
На столике между ними стояли блюда со сластями и чашки с розовой водой.
– Где Ибрахим? – жестко перешел к делу джунгар.
Женщина помолчала. Затем ответила:
– Из Старого дворца его вывел Абу-аль-Хайджа.
– Повелитель не намерен причинить вреда ни принцу, ни благородному шейху таглиб.
Кахрамана сморгнула ярко накрашенными веками:
– Мои люди видели их в Тиковой комнате Дома Лимона. Это в Новом дворце, южные покои, у самой реки.
– Это, – Элбег вытащил из рукава бумагу, – прощение и охранная грамота-аман для обоих. Мои воины прочесывают дворы и комнаты, но может статься, они найдут принца и шейха слишком поздно…
В листве хрипло заорала птица, забила крыльями. Золотисто-синие веки кахраманы дрогнули, и она быстро посмотрела за спину джунгару.
Элбег обернулся.
Там мялся чернокожий мальчишка – курчавый, в простой белой рубашке.
– Говори, – холодно приказала женщина, зазвенев браслетами под абайей.
– Увы нам, – затоптался арапчонок. – Кругломордый Фаик с комнатными хадимами отрезали им головы и сейчас несут их к Павильону Совершенства Хайзуран.
Из-под черной ткани показалась черная же тонкая рука с кроваво-красными ногтями.
Браслет сверкнул в воздухе и упал в траву у босых ног мальчика.
Большие темные глаза на закрытом покрывалом лице закрылись и открылись, как крылья бабочки.
Джунгар пробормотал:
– Проклятье…
– Убийцы благородных мужей будут распяты на стенах, – спокойно проговорила госпожа Анис-аль-Джалис. – Тела принца и шейха таглиб воссоединятся с нечестиво отнятыми головами и вечером будут погребены на дворцовом кладбище среди достойных. Передайте нашему господину аль-Мамуну, что ас-Сурайа будет готова к встрече владыки и большому приему через неделю. Нам придется отмыть много полов и стен и приобрести много невольников, невольниц, утвари и ковров. Средства для покупки мы изыщем, пусть наш господин спокойно наслаждается плодами изобилия и благоденствия. Йан-нат-аль-Ариф последние месяцы стоял заброшенный, и мы не успеем приготовить тамошние покои. Да буду я жертвой за халифа аль-Мамуна! Для Великой госпожи и ее драгоценных сыновей я велю убрать Райский дворец.
И кахрамана склонилась в церемонном, выверенном во всех движениях поклоне.
Из разбитых лавок тянулись на грязь мостовых длинные цветные нитки. Пряжу выволакивали, не чинясь, и она наматывалась на столбы галерей, взметывалась порывами ветра на изломанных лотках, трепалась с балконов.
Тарег сидел на грязных, заваленных сине-зелеными, истоптанными нитями ступенях. Покосившиеся двери у него за спиной хлопали и скрипели под ветром.
Над рыночной площадью горел под солнцем ослепительный бюрюзовый купол дворца.
– Элбег к тебе, Сейид, – почтительно зашептали под руку.
Джунгар не стал размениваться на пустые слова:
– Я опоздал, Повелитель. Их убили.
– Кто? – отсутствующим голосом спросил нерегиль.
– Евнухи перед казнью скулили, что лишь отрезали головы трупам. А убили – из луков расстреляли – какие-то непонятные ребята в цветах Абны.
– Какая Абна… – пробормотал из-за спины Меамори. – Они все с халифом, стоят лагерем в Садре в двух днях пути отсюда…
– Сдается мне, Повелитель, – очень мрачно сказал Элбег, – что никакая это не Абна, а вовсе даже и подосланные убийцы. Я опасаюсь, Сейид, что тебя подставили. И я даже знаю кто.
– В ставку халифа я поеду один, – устало проговорил нерегиль. – Будьте готовы убраться с глаз долой при любом тревожном сигнале. В степи вас искать никто не будет, а преследовать тумен – себе дороже.
– Благодарим, Повелитель, – слились в хор сумеречные и джунгарские голоса.
* * *Садр, ставка халифа
На рыжеватом, обложенном облупившимися изразцами куполе соседней масджид дрались сороки. Карканье и хлопанье крыльев вывело, наконец, из себя хаджиба, и тот с туфлей в руке побежал за охраной: пусть посбивают стрекочущих тварей стрелами, да что ж это творится, птицы беседуют, а люди сидят с закрытыми ртами и болью меж глаз от непотребного шума.
В затененном пальмами дворике приятно холодало. Опрокинутое отражение колонн, арок и зеленых листьев разбивала капающая в пруд вода. Здешний фонтан оказался странным, аль-Мамун таких еще не видел: из резного, многолистного рельефа на стене точилась по капле вода – плюх… плюх…
– Шейх ждет у края занавеса, – шепнула управительница.
Шаадийа глядела настороженно: не знала, чего ждать.
Болтающая в пруду рукой Нум надула губы и с треском распустила веер. Злится.
Аль-Мамун прекрасно помнил их утренний спор.
Нум кричала и топала ногами:
– А если бы ты не выжил?
– Но я жив, благодаря ему!
– Ты слышал, что он сказал в Куфе?! Про теорию множеств, да помилует меня Всевышний! Ты умрешь, а он отрежет мне и мальчикам головы!
– Что ты несешь, Нум?! Не он ли спас жизни супруги Ибрахима и ее детей? Их убили бы обнаглевшие рабы во дворце!
– Да, как и Ибрахима!
– Он опоздал!
– Как в Мешхеде?! Он наглеет с каждым днем!..
Все это уже было, случалось.
Только тогда наказать нерегиля требовали совсем другие люди с другими именами. А Абу аль-Хайр ибн Сакиб оправдывал и норов, и непокорство Тарика.
Теперь вазир барида требует усыпить – «страшную тварь, аль-Кариа, Бедствие из Бедствий»… А Нум поддерживает начальника тайной стражи: «Страшно было бы подумать, что могло случиться с Шаайдийей и остальными, если бы не помощь господина ибн Сакиба! Он спас их от твоей жуткой матери, Абдаллах, а ты!.. Ты, я уверена, снова бы спустил ей все с рук! Как тогда, с отравленной одеждой! Тебе нет дела даже до твоих сыновей, а она их чуть не убила! Арва до сих пор плачет, остановиться не может! У тебя нет сердца!»
После таких слов Нум обычно приступала к плачу и битью посуды.
И да, конечно, берберов оклеветали – как всегда. «Танджи! У вас всегда виноваты берберы! Танджи – доблестные, благородные воины! Как смеет эта сумеречная тварь издеваться над берберами! Унижающий бербера унижает твою жену, Абдаллах, а тебе и дела нет!»
Нум топала ногами и орала так, что своды тряслись. Сразу по прибытии женщин в ставку аль-Мамун – на радостях, а как же! – приказал сделать запись об ее освобождении и позвать кади для заключения брака. С тех пор Нум как подменили. Крики, скандалы, требования… Денег, должностей для родственников, опалы для неугодных – всего не перечислишь.
– Нум? – окликнул он сердитую женщину с поджатыми губами.
Эта беременность ей не шла. Лицо отекло, появился второй подбородок. Шагала Нум тоже тяжело, то и дело хватаясь за спину – хотя, поди ж ты, и трех месяцев сроку еще не исполнилось.
– Иди за занавеску. А лучше иди сразу к себе.
Женщина встала и отшвырнула веер. И гордо пошлепала босыми ногами в комнаты. Шаадийа виновато похлопала глазками и засеменила за хозяйкой.
Аль-Мамун удержал ее за пестрый рукав и прошептал:
– Сегодня ночью ты придешь ко мне снова, о девушка.
Кахрамана просияла, но тут же приняла серьезный вид: узнав о благосклонности мужа, Нум сжила бы ее со свету. Надо будет переселить девчонку в отдельный дом. А то мало ли что… не зря рассказывают, что дядя, халиф аль-Хади, помер от отравленной груши, которую рабыня несла для соперницы.
