Лодка летела, моряки-тагоррийцы старались вовсю, чтобы поскорее избавить бухту от кошмара присутствия Бешеного Бизона.
Сын вождя сидел, с изумлением рассматривал растущий впереди борт корабля – невиданного, ладного и легкого. На палубе, обнявшись, стояли Шеула, Тори и мама. Сын вождя неуверенно улыбнулся онемевшими губами и понял: хотя душа лопнула и кровоточит, но он это все же переживет. Мама здесь. И дед. И – вон он, тоже подошел к борту – Джанори…
– Домой, – сказал Ичивари, едва слыша свой голос. – Домой.
«Типпичери» оделся в паруса, серо-розовые, вечерние, нарядные. Вполне достойные большого и важного события – спасения сына вождя и начала пути к зеленому миру. Очень скоро бухта осталась позади, море расправило гладь вод, отодвигая складки берега все дальше и дальше назад. Ичивари, впрочем, не оборачивался. Рядом сидела Шеула, старательно обрабатывала раны, ругалась на злодеев-тагоррийцев и даже всхлипывала, сочувствуя. И Тори свернулась на коленях, сначала слушала и поддакивала, а потом заснула. Мама гладила по волосам, волны качали корпус кораблика… Было посильно жить и терпеть боль. Руки белые – не для грязи… Ичивари прикрыл глаза и постарался не думать. Совсем не думать ни о чем, а слушать маму, Шеулу и асхи, великого и переменчивого, глубинного и тайного, подвижного и не покидающего чашу дна текучего покоя… Серого, как глаза Вики. Пришлось тряхнуть головой и искать новый способ отвлечься.
– Накопление избытка запасов пищи и иных благ ведет к возникновению торговли, она неизбежно создает мерило ценности, удобное для передачи… Если не золото, то бумаги, это ничего не меняет, – тихо говорил Джанори. – Мы будем торговать, Магур. Появится мерило ценности. Оно было у нас до войны, я читал записи. Особым образом обработанные пластины раковин. Деньги. Они не лишили нас души.
– Не умели мы торговать, мы занимались примитивным меновым процессом, – отмахнулся дед. – Настоящая торговля состоит в ином. Опять же мастеровые, люди, не занятые выращиванием хлеба или охотой, – их не было. Теперь они есть. И я полагаю, есть разница, золото будет или бумага. Не желаю я видеть изуродованного русла реки. Бумага может отражать закон данного слова, золото есть неверие слову, оно самоценно и бездушно куда более… Джанори, эта война будет труднее всех прежних. У нас нет зримого врага.
– Но мы все же его знаем, и знаем куда лучше, чем до плавания «Типпичери». У нас выросло уже два поколения оружейников, гончаров, есть строители и стеклодувы. Будут врачи, Шеула обещала передать в университет записи Рёйма. Ты прав, мы меняемся. И надо понимать как и задавать направление движения.
– Значит, надо заниматься не деньгами, а их распределением и ролью этого мерила в жизни, – вздохнул дед. – У тагоррийцев деньги есть вершина ряда ценностей. Они решают все, орден владеет землями и рабами, без денег даже ему не сохранить власть над душами. Этот занятный лжец Томизо вручил Гимбе красиво переплетенные Скрижали. Я прочел уже немало… Там на каждой странице упоминаются деньги, и место их указывается неявно, но вполне определенно. То самое, высшее.
– Я тоже читал, – оживился Джанори. – Книга вторичная, поверь зрению маави, я душой чувствую. Знаешь… Из нее многое удалили. Я буду смотреть еще и еще, пока не пойму в точности, что утрачено.
– Мир утрачен, – буркнул Магур. – Там нет мира, совсем. Словно люди в пустоте висят. Вот бог, вот люди, вот их право плодиться и заселять все вокруг. Заложенное в сознание право теснить зеленый мир и вытаптывать его. И убивать свою душу.
– Есть запрет на убийство, прямой, – отметил Джанори. – Но нет запрета на предательство. Есть признание живой души, но есть и право владеть рабами, перечеркивающее первое заверение. Наконец, сами люди для бога не дети, а все же рабы, если смотреть по существу… будем читать дальше.
Ичивари снова прикрыл глаза. Боль тела ушла, растворилась. Боль души немного ослабла, точнее, сделалась тупой, загнанной вглубь. Шеула провела пальцем по лбу, старательно расправляя морщинку.
– Ты справился, Чар. Я тобой горжусь, – сказала мавиви, расправляя вторую морщинку, у губ. – Нет больше темного ариха в душе. Тебе больно, плохо, но черноты и злобы нет.
– Вы так быстро добрались!
– Да… мы тоже справились, – улыбнулась мавиви. Помолчала и совсем тихо спросила: – Чар, у Гимбы есть семья? Он так странно себя ведет… иногда. Ему тоже плохо.
– У Гимбы два сына. Его просто поймали и не оставили выбора, – хихикнул Ичивари, оживляясь. – Гимба не умеет воевать с женщинами, и это знают все в большой степи. Его надо оберегать и защищать, Шеула. Сидящий Бизон, его дед, был должником рода белых мхов. Этот род прислал воинов на подмогу, когда стало совсем трудно. Давно, в первую войну. Пришедшие славно сражались, но всех их похоронили у берега… Гимбу приперли к скалам ловкие девушки из рода мха и сказали: «Десять коней, дом в селении, ребенок и право считаться родней». Он рвется на части, пытается прокормить всех и угодить всем, защитить всех и вытереть нос каждому сопливому малолетке. Он устал. Весной я совершил великий подвиг: выдал одну из девушек замуж за воина с юга. Люди племени хакка за это меня и ценят.
– Ты настоящий сын вождя! – восхитилась мавиви.
– Вернусь домой, пойду снова в степь. Найду мужа для второй хитрой девицы… И тогда забирай себе Гимбу, будет целиком твой.
Ичивари даже из-под закрытых век увидел, не глазами, иным зрением, как Шеула краснеет и моргает, смущаясь и прикусывая губу. Стало смешно, даже чуть полегчало на душе. Думал ли он, что так ловко справится и устроит судьбу друга?
– Так заметно? – сокрушенно вздохнула мавиви.
– Ты светишься, – шире улыбнулся Ичивари. – Я уверен, твоя бабушка так вспыхивала, глядя на Рёйма. Синева в глазах делается… бездонная. И на всю бездонность хватает тепла.
– Я думала, ты будешь зол, – призналась мавиви.
– Еще на нашем берегу при похищении меня ударили дубинкой по голове, вот тогда злость и сдохла, – рассмеялся сын вождя. – Я много всего передумал за это время, сильно повзрослел и стал куда больше похож на Магура, так мне кажется. Еще я надеюсь, что папа не найдет серьезных причин для огорчения, выслушав историю моей жизни в мире тагоррийцев… Шеула, ты все решила в первый день нашего знакомства. Назвав Магура дедом, ты выбрала и мне место в душе, сочтя братом. Ведь так?
– Да… я и не подумала. Но все так, ты прав.
– Я это умом не сразу принял, но где-то глубже осознание пришло и появилась злость. Тогда я желал иного. Но потом смирился и понял, что во всем виноват сам. Ранва становится истинным ранвой, только найдя ту, кого он готов защищать. Я тебя нашел и я же тебя предал.
– Ты не виноват…
– Но я уже не стану никогда твоим ранвой. Это не вопрос вины, но выбор тропы жизни. Я не могу снова вернуться к развилке. А Гимба выбрал сразу. Как я злился на его умение не ошибаться… Как я желал вернуться и все решить еще раз, чтобы быть невиноватым, мудрым, благородным и самым-самым великим. Но потом и это прошло. Я твой брат, Шеула. И я рад, что у меня теперь три сестры.
– Четыре. Тори тоже в семью пролезла.
– Хорошо…
Ичивари лег, больше не желая бороться с усталостью. Подтянул к себе поплотнее Тори, завернув в одеяло до самой макушки, и заснул. Он видел лес, кроны секвой, узором проступающие в темном небе нарождающегося утра… Дома любые раны можно залечить. Мир живой, мир добрый и он поможет.
Эпилог
Полтора года спустя
Утром стало понятно, что на сей раз последняя, самая глубокая из трех ран успешно закрылась. Нет кровотечения, нет озноба, донимавшего несколько дней кряду. Не гудит в голове кровь тяжелой, шумной и назойливой болью. Можно лежать, слушать лес и чувствовать себя здоровым.
– Не медведь попался, а настоящий абыр, – вслух пожаловался Ичивари, ощупывая шов, целый, не разошедшийся, как в прошлый раз. Уже подсохла корка, все удачно. – Не трогал его, мимо шел, берлогу обошел. И чего ему не спалось? Сам виноват.
Сын вождя потянулся, сел, звучно, со щелчком зубов, зевнул. Покосился на шкуру, растянутую для просушки в углу логова. Если вставить желтые стекляшки в глазницы, будет здорово смотреться. Но и так впечатляет. Хочется прыгать, бить себя в грудь и рычать от осознания своей силы и удали. Все же большого северного медведя, бурого, живущего за перевалом, вдали от леса секвой, в одиночку, с ножом и палкой брал только вождь Ичива. Ну или Сидящий Бизон, еще до войны, когда он был здоров и звался иначе…
– Магур бы просто не полез хрустеть ветками у логова, – виновато пожал плечами Ичивари. – Ум наследовать труднее, чем силу. Ум надо растить, а сила – она сама вон, прет… И жратвы просит. Хлафски много жратвы. И почаще. И пожирнее.
День только-только обозначил за полуприкрытым пологом одеяла-двери ловчую сеть ветвей сплошной лесной кроны. Густо-чернильное облако ночи запуталось и никак не желало кочевать на запад, уступая рассвету. Здесь, на севере, за перевалом, за большим лесом на склонах гор – день в холодный сезон слаб. Ночь его задавливает, подминает, душит. Солнышко неуверенно выглядывает из-за гор, с южного края неба. Не решается выбраться высоко и снова бежит на юг, в тепло. Ночи черны, как вода в проруби. Дни же синие и лиловые, ледяные… Всюду по склонам щетинится пустой лес, вовсе дикий. Ручьев много, вода есть, вроде и жить можно. Но нет места для полей: то болотина, то каменный лоб. Справа, дохлым медведем в снежной шкуре замерзшего леса, горбится горный кряж. Не столь высок он, как дома, в долине Типпичери, но к морю жмет, превращая все прибрежье в неудобное место, годное лишь для охоты.
