Ножи, вымоченные в соленой воде веревки, кляп…
И снег.
Снег валился сверху огромными хлопьями, серебристый в свете луны.
Старший хранитель Назар поежился от холода. Непривычно. Обычно милостивый Анунамэ заботится о своих слугах.
Но это — внутри своих владений. А здесь уже граница. Здесь щедрый Анунамэ бессилен. Туда, дальше — владения другого бога.
Знать бы еще, какого… Можно было бы попросить и его о помощи. Да только кто же просто так выдаст тайное имя своего бога? Никто. Ну а если тайного имени бога не знаешь…
Тогда остается одно: сиди смирно и тихонько дыши на коченеющие пальцы. Да молись милостивому Анунамэ, чтобы ненароком чужих богов не прогневать…
— Не дрожи, — бросил магистр, не оборачиваясь. — Всю удачу распугаешь.
Он все вглядывался вниз, в лощину. На дом чернокнижника.
Еще месяц назад там ничего не было. Теперь — длинный приземистый дом из гранитных валунов. Больших, тяжелых, хорошо подогнанных и отшлифованных.
В окнах свет. По зеленоватым занавесям иногда пробегают тени…
— Вышла! — шепнул Назар. — Вон она!
Из-за дома выскользнула тень. На голове широкий капюшон, лица не разглядеть — но явно женщина.
— Вижу, вижу… — пробормотал магистр.
Женщина обошла дом и пошла вверх по косогору — прямо к ним.
— Ну-ка, назад, — махнул рукой магистр. — Назад…
Да, женщина шла прямо сюда. В земли Анунамэ.
— Сдается мне, магистр, это кто-то из наших.
— Была, — отозвался магистр, не оборачиваясь.
— Что?.. — не понял Назар.
— Была наша, — сказал магистр. — Зови остальных. Быстрее.
Она даже не успела вскрикнуть.
Хранители налетели с двух сторон. Дюжина цепких рук, веревку на шею, рывком на землю, капюшон с лица…
— М-мать ее потаскуху! — не веря своим глазам.
— Аннушка-толстушка…
Она.
Только ее едва узнать. Вместо заплывших свиных глазок — огромные голубые глазищи. Вместо толстых щек — высокие скулы с ямочками. От двойного подбородка, свисавшего на шею, как петушиные сережки, не осталось и следа.
И кажется, под одеждой тоже никаких обвислых телес…
На миг руки всех оцепенели.
— Держите ее!
Магистр вцепился в плащ и рванул. Брызнули в стороны пуговицы плаща, с треском разлетелось по швам платье — и руки вновь оцепенели.
Лицо еще можно было узнать. Но тело…
Стройное, почти худощавое. Если что и напоминало прежнюю Аннушку-толстушку — то лишь крупные груди с плоскими сосками.
Только теперь они не были еще одной обвислой складкой, нет. Совсем нет. Теперь эти груди притягивали взгляд, манили руки…
— Ведьма…
— Чертово отродье…
И какова же должна быть сила того, что в доме? Если он может вот так вот, запросто, за один вечер…
— Да держите же ее! — рявкнул магистр.
Подцепил пальцем и откинул прочь удавку с ее шеи.
Аннушка с всхлипом втянула воздух, попыталась что-то произнести — но пальцы магистра клещами стиснули ее шею.
— Что? Что ему было нужно от тебя?
Магистр ослабил хватку — ровно настолько, что Аннушка смогла всхлипнуть:
— Я… Ничего… Он просто…
Пальцы вновь сомкнулись. Магистр навис над ней.
— Что? Что он взял взамен? — выплевывал он слова ей в лицо. — Он взял тебя? Он отымел тебя, потаскуха?! Говори!
— Нет… — На ее синих глазищах, словно крошечные алмазы, заискрились слезы. — Нет, нет!
— Тогда что?
— Он просто…
— Что?
— Слова…
— Что?!
— Я должна была повторить за ним слова!
— Ты… Ты продала ему свою душу?.. Ты продала ему свою душу?!
— Нет!
— Душу?!
— Нет! Нет! Там было другое… Я просто… Он сказал…
Пальцы сомкнулись. На этот раз куда сильнее.
— Конечно, другое… — Гримаса перекосила лицо магистра. — Слуги дьявола знают, как пеленать в словах… — Он стиснул зубы и не то тих зарычал, не то застонал. — Зачем, женщина? Зачем ты предала своего бога?
— Я…
— Твой бог не давал тебе теплых стен зимой, не давал прохладного ветра летом?
— Я…
— Не давал?!
— Давал…
— Твой бог не давал тебе еды, сладостей и вин?
— Давал…
— Твой бог заставлял тебя работать? Хоть раз он заставил тебя делать что-то такое, чего тебе не хотелось?
— Нет… Нет…
— Так за что же ты предала своего бога, женщина?!
— Я…
Пальцы стиснулись, лишив ее воздуха. На шее магистра вздулись вены, его лицо кривилось.
Потом гримаса пропала. Осталась лишь холодная сосредоточенность.
— Ну что же, — слова срывались с его губ, как оледенелые камешки в студеную воду, мерно и неумолимо. — Ты сама выбрала свою участь.
Аннушка под его рукой рванулась — попыталась. Пальцы держали ее за горло как клещи. Она пыталась что-то сказать, но ее губы шевелились совершенно беззвучно, лишь угадывалось: «нет, нет…»
— Ножи, — сказал магистр. В его руке уже блестело лезвие. — Ты впустила в сосуд своей души семя дьявола, женщина. Тебе не место среди нас. Хочешь ли ты покаяться перед нами и перед своим богом… в последний раз?
Семь лезвий повисли над ней, серебряных холодных лезвий.
Аннушка затрепыхалась. Рванула руками, ногами, выгнулась. Ее рот беззвучно открывался, шея напряглась — она мотала головой, попыталась приподняться, вырваться из хватки…
— Не хочешь… — констатировал магистр. Поморщился: — Дьявольское семя быстро пускает корни… Как глава хранителей этих земель, я приговариваю тебя к смерти.
Магистр на миг вскинул глаза к небу:
— Именем Анунамэ!
— Именем Анунамэ… Именем Анунамэ… Именем Анунамэ… — дробным эхом откликнулись хранители.
И когда тайное имя Господа семь раз унеслось ввысь, семь холодных лезвий упали вниз.
Ноги скользили по тающему снегу, а ветер бил в лицо и разметал полы плащей. Стаей черных птиц они слетели с косогора.
— Не дайте ему говорить! — крикнул магистр. — Не дайте ему колдовать!
— Не пытайтесь убить! — рявкнул Назар. — Не пытайтесь его убить, пока не свяжите! И кляп! Кляп сразу!
Звон стекла, вынесенная с косяком дверь…
Прежде чем чернокнижник понял, что к чему, веревки уже стянули его по запястьям и лодыжкам, а рот распух от кляпа.
Слишком маленький рот — для такого кляпа.
— Он же…
Назар повернулся к магистру, не решаясь договорить.
Чернокнижник… Какой же это чернокнижник? Щенок щенком, лет четырнадцати от роду, не больше! Разве может быть чернокнижник — таким сопливым молокососом?
