Ольга Денисова - Черный цветок

Есеня Жмурёнок по прозвищу Балуй, веселый шестнадцатилетний парень, возвращался с базара в компании друзей, предвкушая приятное времяпровождение за кружкой пива. Настроение было отличным: не так часто ему отламывалось столько медяков сразу, чтобы можно было не только выпить самому, но и угостить товарищей. Лавочник Жидята в этот раз оказался щедрым - так ему понравился кинжал, который отец Есени выковал по его заказу.

- Жидята должен отдать тебе один золотой и четыре серебреника, - строго напутствовал его отец, зная о том, как безалаберно Есеня относится к деньгам. - Если даст меньше - нож не отдавай, я сам к нему пойду. Если сверху добавит медяков - оставь себе, так и быть.

Есеня слушал его, вызывающе позевывая. Конечно, он и не думал медяки отдавать отцу, даже если бы тот потребовал: соврал бы, что Жидята их не дал. Сказали - золотой и четыре серебреника, чего еще надо? Жидята же отсыпал десяток медяков сверху и долго восхищенно рассматривал кинжал, наклоняя лезвие под разными углами к свету. Еще бы! Ведь этот булат варил сам благородный Мудрослов! Есеня, правда, считал, что в рецепте есть некоторые изъяны, но кто бы стал его слушать? Он раз-другой заикнулся отцу о своих идеях на этот счет, но тот только топал ногами и орал что-то про свиные рыла и калашный ряд.

Не то чтобы Есеня ненавидел отца. Может быть, он его даже и любил, просто никогда не думал об этом. В детстве он как-то мирился с его существованием; став же постарше, с трудом стал выносить крутой отцовский нрав: отец считал, будто Есеня должен его уважать. И чем больше отец прилагал к этому усилий, тем сильней Есеня старался выразить ему презрение. Хотя, несомненно, отец его был человеком уважаемым, и всякий в городе знал, где живет кузнец Жмур. Но Есеня плевал на других: он имел собственное мнение обо всем на свете, и этого отец тоже никак не мог ему простить.

Единственное, что Есеня хотел бы унаследовать от отца, - это рост и телосложение. Но как назло родился он похожим на мать - хрупкую, тщедушную женщину маленького роста. От матери же достались ему и глаза - цвета темного янтаря с зелеными прожилками. Конечно, ни хрупким, ни тщедушным Есеня не был, да и на рост не жаловался, но до отца недотягивал целой головы.

Ребята проталкивались сквозь толпу на базаре, посматривая по сторонам и принюхиваясь к ароматам копченой рыбы, горячих пирогов и жареного мяса. И хотя Есеня был голоден всегда, тратить деньги на еду считал серьезной ошибкой: дома худо-бедно накормят. А вот пива точно не нальют. Впрочем, не так уж худо и бедно его кормили: если бы он чаще появлялся дома, а не старался убежать оттуда при первой же возможности, то, наверное, давно бы растолстел. Среди простых людей едва ли нашлась бы семья богаче кузнеца Жмура, и дом их был выше всех на улице.

- Ой, лишенько-о-о-о! - раздался вой совсем рядом с Есеней. - Ой, детушки мои, детушки-и-и-и! Ой, украли, украли, все украли!

Маленькая худенькая горшечница с жидкими белыми кудряшками под смешным чепцом, наверняка приехавшая из деревни только чтобы продать свой нехитрый товар, заламывала руки и показывала всем обрезанный ремешок - все, что осталось от кошелька. Она уже свернула свой лоток - несколько горшочков стояло на маленькой тележке рядом с ней. Базар ей посочувствовал: со всяким же может случиться!

- Житья от воров не стало!

- Последнее заберут и не поморщатся!

- Сволочи, нигде прохода нет!

- Что ж ты, мать, за деньгами не смотришь?

Люди трогали руками свои кошельки, чтобы удостовериться, что их сия чаша миновала, вздыхали с облегчением и старались отойти подальше от рыдавшей горшечницы.

- Все, все до медяшечки последней! Целый месяц работы! Чем я буду детушек теперь кормить! Мало того, что я вдова горемычная, и за мужика и за бабу в семье, так ведь еще надо же!

Горшечница опустилась на колени и зарыдала без слов - громко, надрывно, хватаясь руками за свои жидкие волосы и царапая лицо.

- Пошли, - дернул Есеню за руку Звяга. - Чего глазеть-то?

Есеня вырвал руку и ничего не ответил.

- Да что ж ты так убиваешься-то! - обняла горшечницу за плечи какая-то женщина. - Еще посуды сделаешь и продашь, не помирать же теперь!

- Целый месяц! Целый месяц! - захлебывалась та. - Завтра за молоко надо деньги отдавать, шестеро детей у меня! Шестеро, и все есть просят! И мужика нету-у-у…

Есеня ненавидел воров, и это было единственным, в чем его мнение совпадало с отцовским. Пожалел ли он несчастную вдову? Наверное. Он знал, что стоят горшки дешево, а делать их не очень-то легко: их сосед напротив был гончаром и частенько жаловался на это. Смотреть, как горшечница валяется в пыли и рыдает, не стоило, надо было уйти, и поскорее. Вот уже и жалостливая женщина поспешила скрыться в толпе, а Есеня как дурак таращил на горшечницу глаза и чесал в затылке.

- Слышь, мать… - наконец решился он, - ты это… кончай.

Он присел перед ней на корточки и легко подтолкнул в плечо. Иногда - впрочем, очень редко - на него находило желание быть хорошим.

- Как же мне… как же мне… - всхлипнула она.

- Да прекрати реветь, сказал! - рявкнул Есеня и снял кошелек с шеи. - Смотреть же тошно!

- А мне не тошно? Мне не тошно? - вскинула горшечница зареванное лицо.

- На, возьми. Корми своих детушек, - Есеня протянул ей золотой. - На месяц, может, и не хватит, но как-нибудь протянешь, а?

Ее лицо на миг окаменело, рот приоткрылся. Она робко протянула грязную дрожащую руку и вцепилась в монету мертвой хваткой.

- Детонька… - прошептала она, - детонька… Как же мне тебя благодарить-то?

- Да брось ты! - фыркнул Есеня, поднялся и кивнул ребятам: - Пошли отсюда! Нашла тоже детоньку!

Он был доволен собой и видел, что ребята, хоть и не одобряют его, смотрят с восхищением и завистью. Подумаешь - золотой! Отец не бедный человек, нож за три дня сделал - и еще сделает. Конечно, в месяц он едва ли зарабатывал больше трех золотых, но ведь зарабатывал! И, между прочим, Есеня тоже хлеб ел не даром - отцовская кузня осточертела ему хуже горькой редьки.

Горшечница молча и быстро поднялась и потащила свою тележку прочь, положив монету за щеку - оттуда точно не украдут! Ребята же выбрались наконец из толпы, в которой и поговорить-то толком не было возможности, и направились в город.

- Ну чё, Балуй? Небось, боишься домой идти? - насмешливо посмотрел на Есеню Сухан, когда тот попытался повернуть в сторону кабака. Сам Сухан был маменькиным сынком - розовощеким, с большими глазами и длиннющими ресницами, немного ниже ростом, чем Есеня. Но во всем брал пример с товарищей, чем заслужил их снисхождение.