Лилия Баимбетова - Перемирие

Глава 1 Крепость Ласточки.

Я просыпалась медленно, выплывала из глубины сна, спокойная и умиротворенная. Мне было тепло, уютно, мягко, и только легкий ветерок холодил лицо. И было в этом какое-то несоответствие.

Сухой горный воздух. На мягкой кровати, под тяжелым теплым одеялом, я чувствовала себя маленькой девочкой. И казалось — если пододвинуться к самому краю кровати, то в приоткрытую дверь увидишь, как скачет по гранитным ступеням солнечный луч. Потом, когда разрешат встать, можно будет постоять немного на нагретых солнцем ступенях, глядя в окно, за которым горы… горы без конца и края. Неужели весь мир состоит из гор? Давнее нереальное видение, осколок исчезнувшей памяти.

То ли сон мой давний снова приснился мне? Я пребывала вся во власти этого давно забытого чувства; я вновь ощущала себя ребенком, который ждет, когда же придут будить его. И чудилось мне, что, проснувшись и пододвинувшись к самому краю кровати, я увижу приоткрытую дверь и лестницу… и горы за окном.

Но, открыв глаза, я увидела совсем другое. Высокий резной потолок: деревянные птицы клевали деревянный виноград, покрытые потемневшим от времени лаком.

Кровать стояла возле окна, распахнутого настежь, и тяжелые сиреневые с кистями портьеры лениво шевелил ветер.

У меня было чувство какой-то двойной дезориентации. Естественнее всего было для меня проснуться под низким, покрытым копотью потолком казармы. А втайне — и совсем по-детски — я все же надеялась увидеть серый гранит стен, лестницу, солнечный луч, купающийся в пыли. Черт! Я и впрямь почти надеялась, что проснусь в Серой крепости. Но я проснулась где-то в другом месте, впрочем, смутно знакомом.

Да-а. Красивая комната. Давно я не была в такой комнате, лет пять, пожалуй, со времени последнего Совета хэррингов, проходившего в замке лорда Итена. Старинная мебель из красного дерева — теперь такой не делают, все плантации красного дерева сгорели во время пожаров в Ироне лет двести назад, да и раньше его мало завозили в северные земли. Эти два тяжелых, в резных завитушках шкафа и массивный письменный стол должны стоить целое состояние. Посреди комнаты стояло еще мягкое кресло, обитое сиреневой тканью, оно было совсем другого времени, с черными полированными ножками, изящное, как и низенький полированный столик перед ним. На столике стояла ваза с лохматым букетом сирени. Сирень в ноябре! С ума можно сойти.

У дальней стены был туалетный столик с жадеитовыми зелеными баночками и флаконами из перламутрового фарфора. На стене висело большое зеркало в массивной позолоченной раме, рядом на высоком табурете стоял таз для умывания, и висело на крючке полотенце — сиреневое, из эльского переливчатого полотна.

Было уже, похоже, поздно, и солнечные прямоугольники от окон ложились на деревянный лакированный пол. Зеркало отбрасывало блик на темную поверхность массивного шкафа. От окна тянуло холодом, воздух был прозрачен и чист, как бывает только поздней осенью, когда, кажется, видны все воздушные потоки. Как сказал поэт:

А воздух промыт,

Исчезла последняя грязь.

Во весь их простор

Пределы небес высоки.1

И в свежем морозном воздухе плыл пьянящий запах сирени.

Всюду царили чистота и изысканность, какие редко встретишь в замках поместных феодалов, да и в военных крепостях. Видно было, что каждая деталь в убранстве этой комнаты продумана и тщательно подобрана. Основной фон составляли разные оттенки дерева и сирень — штор, постельного белья, пушистого ковра на полу возле кровати. И по этому фону были разбросаны пятна золота и зелени. Да, кто-то постарался здесь, обставил эту комнату с любовью и заботой, подобрал ткани и безделушки, расставленные на полках. Приятно проснуться в такой комнате, что и говорить. Гармонию нарушали только мои вещи, кое-как набросанные на кресло — кожаная туника-безрукавка, черные шерстяные брюки и короткий шерстяной же плащ, вытертый и заляпанный грязью. На полу рядом с креслом валялись сапоги и меч в черных ножнах.

И тут я проснулась окончательно. Это была крепость Ласточки, третья в линии Птичьей обороны и следующая за Кукушкиной крепостью — моим тайным, забытым домом, затерявшимся где-то на расстоянии двух десятков лет. Конечно, я должна была бывать здесь в детстве; все события этих визитов давно остались за чертой моей памяти, а ощущение этого места сохранилось. Да-а…

В крепость Ласточки мы приехали вчера. После нищих северных деревень, где хмурые крестьяне работали на заболоченных полях, после каменных городов с грязными улицами, после буро-золотых непроходимых лесов приятно было увидеть обыкновенную военную крепость, каких немало и в южных землях. Когда мы подъехали вечером к воротам, на западе пламенел закат, полнеба было расчерчено алым, а с востока уже подступала синяя ночная мгла; порадовали глаз часовые на башнях, отлаженные действия караульных — мы мотались уже три недели по вольным северным землям, а теперь словно вернулись домой, оказавшись в окружении военных людей, которых понять было гораздо легче, чем крестьян, ремесленников или торговцев. На Севере мне не нравилось, даром что я была отсюда родом. Но выросла я на юге и привыкла к плодородным степям, к таборам кочевников-коневодов, охотничьим казармам, богатым хуторам, к древним замкам воинственных феодалов. Жизнь на юге текла неспешно, земля была щедра, и холода никогда не наступали; от одного хутора до другого тянулись лиги и лиги без признаков человеческого жилья, и только ближе к Границе человеческие поселения начинали встречаться чаще. Здесь, на Севере, все было иначе. Мы проезжали деревни и видели, как надрываются крестьяне на полях, стремясь убрать все до наступления холодов; проезжали города, наполненные хриплыми криками торговцев и шумом уличной толпы; по дорогам тянулись обозы, в крупных селах устраивались осенние ярмарки, по заболоченным лесам стража ловила бандитов, все луга были распаханы, и на каждой реке нашлась бы мельница. Но, наконец, вся эта круговерть закончилась, в предгорьях люди почти не жили, следуя древним традициям, и в крепостях Птичьей обороны жизнь текла спокойно, не затронутая суетой.

Налетевший ветер ударил оконной рамой о стену, взметнул сиреневые шелковые шторы и заставил меня вздрогнуть от холода. Здесь, на Севере, ноябрь уже зимний месяц, и дыхание зимы явственно чувствовалось в морозном утреннем воздухе. Как сказал поэт: