Виктор Исьемини - Предчувствие весны

Зима — вечный миротворец. Холод и снег, заносящий дороги, делают невозможной войну. Во всяком случае — большую войну. По доброте Матери Гунгиллы, милосердной и неизменно терпеливой, природа напоминает драчливым детям Прекрасной о том, что существуют враги пострашней, чем обитатели соседнего замка, города или королевства. Враги эти — обжигающий мороз ветреного зимнего дня, ледяная темнота зимней ночи и гложущая нутро извечная зимняя тоска…

Но дети Гунгиллы не такие простаки, чтобы сражаться с непобедимыми противниками. Они не желают невозможного. Они ждут. Покорно мерзнут, коченеют, тоскуют и ждут. Весной откроется путь к соседнему замку, городу, королевству — и непослушные гунгиллины дети сызнова начнут сводить счеты… А зимой — мир. Зимой никто не воюет. Зимой ждут весны.

Зимой Ингви стало грустно. После приключений, поистине невероятных, после странствий в сказочные страны и после участия в местном варианте Армагеддона — он оказался заперт в холодных, продуваемых сквозняками, стенах Альхеллы. Зима в этом году выдалась мягкая — снег то покрывал мягким одеялом раскисшую грязь на дорогах, то таял, чтобы неделей позже снова укутать кочки и ухабы. Под обманчивым чистеньким снежком по-прежнему хлюпала грязь, зимний путь не желал устанавливаться.

В полях снег держался дольше, но селяне ворчали, что, если погода не изменится, влаги будет недостаточно и урожая следует ждать скудного… а если вдруг ударит мороз, то погубит озимые… и ничего с напастью не поделаешь, на все воля Прекрасной.

В королевском дворце было сыро и зябко. Обычно снег заносил дворец, ложился пухлыми подушками на карнизах, забивал щели и прорехи. Нынче же погода никак не желала угомониться, промозглый ветер проникал между отсыревших рам, отыскивал незаметные лазейки, бродил по полутемным альхелльским коридорам, шевелил древние гобелены на стенах, а вечерами играл с пламенем факелов, заставляя тени плясать по стенам и сводам.

Да дело-то вовсе не в погоде! Ингви чувствовал, что возвратился в прошлое. Он увидел огромный Мир, принял участие в великих событиях, а в Альде все осталось по-прежнему, теперь ему казалось, что королевство, столица и дворец съежились, стали еще меньше, краски тусклее, а звуки — тише. Отчаянный осенний поход в Гонзор на самом деле был вовсе не так уж жестко продиктован политической необходимостью, в глубине души Ингви понимал, что вылазка была его попыткой вырваться из уютных затхлых объятий, вернуться в большой Мир…

Что ж, поход удался на славу — Мир вспомнил о короле-демоне. Но возвращаться пришлось снова сюда, в окраинное королевство, большая часть которого по-прежнему — леса и болота. Воистину, застывшее прошлое. Ингви отчетливо видел разницу между теми, кто сопровождал его в странствиях — и теми, кто оставался здесь, в Альде. Сэр Мертенк, к примеру, вовсе не изменился, и Джамен, и другие… Канцлер то и дело обращался к Ингви с какими-то мелочами, хотя прекрасно справлялся сам, да и не мог не предвидеть, какой ответ получит, Мертенку просто хотелось хоть с кем-то обсудить рутинную жизнь королевства. Скрипучее вращение громоздких колес государственной машины стало смыслом и содержанием жизни канцлера, и кроме короля, вряд ли кто-то мог разобраться в этом неуклюжем процессе. Ингви — мог, вот Мертенк и приставал с мелочными докладами. Чтобы пообщаться с понимающим человеком… вернее, с демоном — но главное, с понимающим! А Ингви было скучновато разбираться в мелких унылых делах.

С Джаменом также наметилась проблема. Он, как и все, кто дожидался возвращения короля в Альде, превратился в человека из прошлого. Внешне Ингви был с ним так же уважителен и внимателен, как прежде, однако место у трона, которое прежде по праву принадлежало Джамену, теперь занял Никлис. Ситуация усугублялась забавным обстоятельством — эти двое, Джамен и Никлис были внешне похожи. Они бы даже могли бы сойти за братьев, если, разумеется, Никлиса привести в порядок. Ингви как-то попытался выяснить, не захаживал ли отец Джамена на Северную сторону развлекаться с тамошними красотками. Выяснить ничего не удалось, к тому же Никлис не знал не то, что имени родителя — он и возраст-то свой помнил весьма приблизительно.

Джамен — неизменно аккуратный, внимательный, подтянутый, самый авторитетный из альхелльских слуг, к тому же потомственный слуга альдийской короны. Никлис — человек безродный, бывший разбойник, вечно неопрятный, умудряющийся выглядеть оборванцем даже в богатых нарядах из наследства неудачливого Кадор-Манонга, частенько навеселе… Однако пост начальника стражи достался Никлису. Разумеется, прислуга объясняла это назначение тем, что королю милей те, кто сопровождал его в странствиях. В конце концов, они в немалой степени попадали в точку, эти люди из прошлого. Те, кто явился с демоном на церемонию, затеянную сэром Токсом, были для короля людьми «из сегодня», остальные — обитателями вчерашнего дня. Они-то остались прежними, но король — изменился.

Разумеется, ни Джамен, ни кто-либо другой из коренных альдийцев не жаловался, но некоторое напряжение в их поведении все же ощущалось. Старый дворец альдийских королей, в еще большей степени пришелец из прошлого, чем любой из населяющих Альхеллу людей, хмуро взирал на демона. Ингви раздражали сквозняки, пятна сырости в галереях, копоть над каминами… Даже в кабинет, несмотря на все усилия прислуги, которой было велено законопатить щели, просачивались тоненькие сквознячки, хилые, сырые, неприятные — холодные и суетливые, как крысиные рыльца.

Еще раздражала карта Мира на стене — снизу и справа к ней пришили чистые листы пергамента, но как Ингви ни старался, как ни черкал углем снова и снова по истертой поверхности, скудные сведения об очертаниях южных и восточных земель не складывались в непротиворечивую картину. Толком о дальних краях ничего известно не было… так, разрозненные обрывочные рассказы путешественников, чьи корабли бурей занесло Гангмар знает в какую даль, либо тех, кому посчастливилось удрать от морских разбойников, но сбиться с верного пути, или тех, кто заплутал в тумане… Невольные первопроходцы отчаянно врали, но даже то, что, казалось бы, должно следовать из их рассказов наверняка, не совпадало с воспоминаниями других странников — да и с собственными представлениями Ингви о географии дальних земель, о Риодне, Римбане и прочих краях, память о которых теперь кажется сном, наваждением.