Впрочем, послушать лекцию наставника мне все-таки не дали. В аудиторию заглянул дедушка Лил и, пошептавшись с Виррано, поманил меня к выходу.
– Что, не отпускал? – подмигнул декан, когда мы отошли шагов на десять от аудитории, и весело рассмеялся: – Да, Виррано суров! У него не забалуешь. Даже я его побаиваюсь. Но наставник он великолепный. Вашей группе повезло с куратором. Если получил у него зачет на пятом курсе, считай, лекарем станешь точно. Ребята, будучи студентами, ненавидят его, а потом, становясь знахарями, бравируют тем, что лекарское дело у самого Виррано изучали. Это как знак качества. Так что хоть ты и целитель, а не ленись, усваивай его науку. И не только магусы и диагностику изучай – смотри, как он с больными общается, на что обращает внимание, как говорит, что говорит, как слушает, что руками делает… А он, словно мастер рукопашного боя, ни одного лишнего движения не делает! Больные его боготворят. Искренне уверены, что если мифические целители и существуют, то он – лучший из них. Да и, по правде говоря, мне кажется, что вот-вот, еще чуть-чуть, еще одно усилие – и он действительно станет целителем. Поэтому он с тобой так резок: двести пятьдесят лет упорнейшей фанатичной работы над собой – и только приблизился к качественному скачку, а тут молодой шалопай, сынок барона, зятек герцога – и сразу целитель. Без мук, страданий, многолетнего самосовершенствования. Все даром. По праву рождения. Как титул… Да понимаю я, а скорее догадываюсь, что у тебя тоже проблем немало и работаешь ты словно каторжный, но, согласись, со стороны-то выглядит все именно так, как я описал…
– Ну да, – горько усмехнулся я, вспомнив заодно рассказ Вителлины о том, как ей приходится работать, чтобы достичь той свободы и легкости на сцене, которую привык ждать от нее зритель. – Никто не знает, какой адский труд предшествует милому щебетанию певицы или непринужденному порханию балерины на сцене. Эфемерные создания! Сродни бесплотным слугам богов, которым все от рождения досталось: талант, мастерство, успех, поклонники. Но за этим стоит огромный труд. Труд, труд и еще раз труд.
Декан минуту молча шел со мной рядом, собираясь с мыслями.
– Ты думаешь, что мы с Виррано этого не знаем? «Десять процентов талант, девяносто процентов – работа» – это высказывание древнего философа ты имел в виду? Думаешь, мы его не читали или не поняли? Думаешь, Виррано не выворачивается наизнанку, медитируя и работая над собой каждую свободную минуту в попытках перешагнуть искомый рубеж между лекарем и целителем?..
В словах учителя мне послышалась такая боль, что даже спазм перехватил горло.
– Ты когда-нибудь видел, как отчаявшийся замерзающий человек лупит изо всех сил отмороженными пальцами по дереву в надежде, что они обретут чувствительность и он сможет наконец открыть коробок со спичками, запалить костер и согреться, спасая свою жизнь? Вот оно, спасение! Рядом! В кармане брюк или куртки… И недоступно, как небесная звезда, а талантливый мальчишка свободно и непринужденно делает то, что я не могу при всем старании сделать за две с половиной сотни лет упорных, каторжных трудов! И все дело в пресловутых десяти процентах таланта. Теперь ты понимаешь, почему в отношении целителей до недавнего времени соблюдалась такая секретность? Видеть небожителей рядом с собой и не иметь возможности встать вровень… Увы, черная зависть – весьма распространенное чувство. Так вот, мы все отчасти Виррано и отчасти тот бедолага, у которого рядом, буквально за пазухой, лежит надежда на жизнь и еще ближе, за плечами, стоит поджидающая смерть.
Я покраснел от стыда – действительно, кого это я вздумал учить.
– И еще. Женщин, обладающих голосовыми данными твоей певицы, не так много, но они есть и их гораздо больше, чем мы видим на подмостках. Дар… хм… Вителлины, если не ошибаюсь, ее именно так зовут, – он хитро посмотрел на меня и подмигнул, – не уникален. Однако большинство не поют на сцене, а работают кухарками, секретарями, продавцами, травницами. Им неинтересно быть певицами, и они не хотят… Понимаешь, не хотят развивать свои способности. А есть те, кто все отдал бы за возможность вот так, каторжно, в поте лица, до изнеможения и слез трудиться, лишь бы петь, но уверены в бесполезности работы над собой, ибо боги не дали им таланта. Если нет голоса, то трудись не трудись – а результат известен. Так же и в нашем деле – у тебя есть талант, но только от тебя зависит, будет ли у нас еще один целитель, будут ли спасены или продлены тысячи жизней, или этот целитель не пожелает напрягаться, поскольку у него и так уже есть все, о чем многие только мечтают. Красавица-жена, любимица-дочка, папа – барон, тесть – герцог. Кареты, слуги, балы, театры…
– Простите, – жестко ответил я. – Но для Виррано я ничего сделать не могу. И талант свой отдать, в частности, тоже…
– Ты не понял, – печально вздохнул дедушка Лил. – Ты – целитель. И ты можешь хотя бы исследовать вопрос. Помочь нам понять, как у целителей получается быть таковыми? Какова природа их таланта? Например, если для обладания голосом нужно иметь определенное строение горла, то рано или поздно можно разработать методику физиологического изменения… Горло человека, я уверен, мы изменить сумеем. Наверное. Просто никому это не надо было. Артистов и так хватает. Но целители очень, очень нужны! А в чем этот талант заключается, до сих пор даже никто не подозревает. Вот и сейчас мы идем… Знаю я, знаю о гипотетическом потенциале Лесиозы из Лопера. Идем, чтобы постараться хоть что-то подсмотреть, увидеть, проанализировать… Без особой надежды, но ведь что-то делать все равно надо. Однако самое страшное, что никто, понимаешь, никто из знакомых мне целителей даже не пытается во всем этом разобраться. Отмахиваются как от назойливой мухи. Неинтересно им это. «Не видим смысла вмешиваться в область божественного промысла. Кому не дано, тому не дано. На все воля богов», – передразнил он кого-то. – Если бы не давление КСОРа, никто из целителей сегодня не пришел бы на испытание. За исключением разве что графа Гиттериана. Но он – один. Свободного времени для исследований у него катастрофически мало…
– Гиттериан – это тот самый, кто выявил свойства клятвы?
– Да. Тот самый.
В аудитории все было готово к проведению приемных испытаний. Испытуемые тоже были на месте. Молодой помощник декана, парень с пятого курса алхимического факультета, только что закончил инструктировать гостей на лоперском языке о порядке проведения экзамена и отошел в сторонку. Дедушка Лил встал за кафедру, а я пристроился рядышком, за столом для преподавателей. Около стола было выставлено четыре кресла и напротив каждого стояли стаканы тонкого стекла и несколько графинов с соками и прочими прохладительными напитками. Справедливо решив, что это все не для меня приготовлено, я даже не попытался занять одно из кресел.
