Герцог снова хихикает.
— Так я заплачу, — и сует мне бархатный кошелек. Судя по виду и весу кошелька — у герцога с вором личные счеты.
Мне гадко.
— Незаконно, — говорю я.
— Я вдвое дам, — заверяет герцог. Его страшно занимает мысль о допросе под пыткой. Я смотрю на него и думаю, что было бы забавно навешать ему горячих — не кнутом, Бог с ним, но бичом. Содрать шкуру с задницы и посмотреть, так ли уж ему понравится.
— Что он украл? — спрашиваю я.
— Покушался, — хихикает герцог. — На мое доброе имя.
— А почему это так вас радует? Вы давно хотели от него избавиться?
Герцог начинает раздражаться.
— Но ты, палач! Легче на поворотах! Твоя шкура и вовсе ничего не стоит. Мои люди, конечно, твоей науке десять лет не обучались, но башку тебе свернут в лучшем виде — так что бери деньги и иди за мной. Хватит ломаться.
Муха незаметно дергает меня за рукав — беспокоится, не нажил бы я проблем. Нет смысла продолжать спорить. Я в досаде иду за герцогом, и Муха, вздыхая, плетется за мной — он не любит присутствовать при моей работе, тем более — помогать, а сегодня, похоже, ему придется. Замыкает шествие камергер с ключами. Мы спускаемся в подземелье замка; я раздраженно шлепаю ладонью по сырому заплесневелому камню стены — и вдруг передо мной открывается лучезарная дверь, ведущая в чистый свет…
Андрей в ярости.
— Ты какого дьявола сбежал?! Мы только начали! Из-за тебя я не знаю, что дальше!
— Слушай! — взрываюсь я. — Я вообще не ожидал, что в этом мире выйдет такое жестокое попадалово! Я, как этот Муха, тоже не хочу, блин, смотреть, а тем более — участвовать! Не могу! Мне его памяти хватает по горло!
Андрей усмехается.
— Да брось! Этот Лоннар — нормальный мужик, не злой, не псих… подумаешь, палач! Это же средневековье, в сущности — ясное дело…
Я пью воду из носика чайника — запиваю затхлый запах подземелья, духи герцога, смешанные с потом и вонью изо рта, и совершенно кошмарную память Лоннара. Обливаюсь. Отряхиваюсь. Пытаюсь успокоиться.
— Что ты знаешь?! Ты же глазами Мухи на него смотришь! А Муху он не обижал…
Андрей улыбается.
— Точно. Твой Лоннар и Мухи не обидит. И вообще — не похож на маньяка. А если бы и был похож — что из того? Что, щелкопер, тебе в его душе темно и страшно? Дрейфишь?
Я сажусь. Мне холодно.
— Андрей, я не хочу убивать, а пытать — тем более. У него не память, а сплошной пыточный застенок, он к любой кровище относится с профессиональным пофигизмом — но я-то не наследственный палач, слава Богу! Моя собственная личность сопротивляется, когда он начинает размышлять на привычные темы…
Андрей зажигает газ, чтобы сварить кофе.
— Думаешь, в теле горбуна — уютнее?
Я пожимаю плечами.
— Считаешь, что моя роль — чище? Брось, там тоже хватает. Этот Муха на десяти сковородах жарен — седина в двадцать два просто так не появляется… Нет, ты вот что пойми: себя надо отделить от персонажа. Не ассоциировать. Не трещи крылышками — лично тебя никто никого убивать не заставляет. Наблюдай, попытайся понять…
Я не уверен, что у меня хватит духу. Одно дело — читать книжки и смотреть фильмы. Другое — выход. Хруст выламываемых суставов, вопли, запах крови, дерьма, блевотины, скрип блока дыбы, чьи-то безумные лица — сквозь вполне прозрачный фильтр Лоннаровой профессиональной деформации психики…
— Герцогиня — ничего себе? — спрашивает Андрей.
— Толстая, — говорю я. — Деваха с картины Рубенса, грудастая такая плюшка. Лоннара она заводит, что до меня… не в моем вкусе. Да что ты о ней, провокатор?! Она, похоже, еще с кем-то путалась, а Лоннару теперь — пытать ее хахаля! Нет уж, я туда больше — ни ногой!
— Ты хотел этот мир посмотреть…
— Я насмотрелся! — рявкаю я.
Андрей улыбается. У него загадочный вид человека, который успел понять что-то, еще непонятное мне.
— Ты успокоишься, — говорит он уверенно. — Через некоторое время тебя снова туда потянет. Невозможно оставить драму без финала — а там интересно. Ты же сам чувствуешь, что там интересно — и Лоннар с его горбуном тебе интересны?
Я вдыхаю запах кофе, пытаясь не думать о вони каземата.
Я уже понимаю, что он прав. Разумеется, не сейчас, даже, наверное, не завтра — но я вернусь.
Куда я денусь? Я уже плотно сижу на этих странствиях по чужим жизням. Плотнее, чем на игле. Но пока мне хочется эмоциональной разрядки. Я уже давно видел эту… келью — не келью, забавную такую комнатушку: на сверхъестественно широченном ложе множество перин и подушек, стена завешена грубым гобеленом, на котором в кубистическом стиле вытканы шлемоголовые всадники на деревянных лошадках посреди сине-зеленого дремучего леса, к бронзовому подсвечнику подвешена странная вещица из блесточек, перышек и ниточек. У стрельчатого окна — широкий подоконник, на подоконнике — массивная расчерченная доска на манер шахматной; в окно сияет небо — одно только небо.
Интересно, почему только небо?
Андрей шагает из нашей комнаты в ту — и совершенно растворяется в воздухе. Такого я еще не видел. Я следую за ним — и проваливаюсь в мягкую тьму, пронизанную плывучими цветными звездочками…
Я просыпаюсь оттого, что солнышко светит в самое лицо, щекочет веки и нос — даже чихнуть хочется. Я зеваю, отворачиваюсь — делается жарко уху. Солнышко решило меня разбудить.
Я снова зеваю. Еще рано — мне так кажется. Мы вчера поздно легли — Рич меня учил играть в башни. Пока не выиграл у меня раз десять — я так и не понял, в чем смысл. А когда начал понимать — как-то сам по себе заснул.
А он — спал рядом со мной или где-то мотался всю ночь — этого я не знаю. Хотя, наверное, спал. Просто раньше проснулся.
Хочется кушать.
Я встаю с постели, размышляю, надеть ли штаны, решаю надеть, запихиваю в штаны подол рубахи — и отправляюсь его искать.
Замок громаден, как… как не знаю, что! Чтобы рассмотреть потолок, надо задирать голову — и то не рассмотришь. Весь потолок в копоти. Все огромное. Лестницы, страшно крутые, по которым я сползаю, повернувшись спиной вперед и нащупывая ногами ступеньки. Залы — гулкие пещеры: стою у одной стены — вторая далеко-далеко, противоположная дверь кажется крохотной, как замочная скважина. В залах — везде копоть и сажа; столы из тесаного камня, не на ножках, а на каменных столбах — столешницы — все в трещинах, во вмятинах, каменные плиты выщерблены… лихо тут раньше пировали. Стулья вокруг столов нельзя двигать — они тоже каменные, как троны. Может быть, они и не вросли в пол, но у нас не хватает сил стронуть их с места. Сидеть за таким столом на таком стуле — все равно, что на холме сидеть за плоскогорьем. Мы не любим тут есть — мне жутковато, а ему грустно…
