В ответ тот, кого Лекарь назвал Гэгээном, разразился страшным звериным рыком.
— Не гневайся, Великий! Я твой поддельный Просветлённы — Верхний Удинск лечил-учил. Тебя вижу — настоящий!
Опять рычание.
— Ты не дикуй тут! Твоя задача — вернуть этому зверюге человеческий облик, да чтоб рычать перестал. Нам от него много чего узнать надо. Верни ему речь человеческую. Озолотим. Сам подумай: ещё сезон-два и осточертеешь ты всем в Питере. На что жить будешь? А через эту образину многие богатства сможем поиметь.
— Сделаю, все сделаю, Хозяин! Это же счастье какое — сам Великий! Настоящий бурятский Просветлённый.
—Дурья башка! Смотри — он масти не вашей. Вообще непонятно какой породы. Граф его где-то в Сибири подобрал одичавшего. В Чумске. Каждый день приходил и садился посреди плаца у казарм. Вшивый, грязный. И корежило его, как будто видения какие…
Городовой свел в участок, Ау него полны карманы самородков. Не отдавал: плакал, кричал, что это чьи-то там Слёзы. Мол, они по какой-то Лилии в веках родителями пролиты и её освободят.
Так вот. Отобрали у него в участке золотишко, а он окончательно рехнулся и речи лишился. Ревёт, как зверь.
— Нешто городовой за так его отпустил? Как он у вас-то оказался? — удивился туземец, уже разобравшийся в тонкостях цивилизованного ведения дел.
— Отпустил, как же! Граф всё уладил. Самородки — городовому. И ещё от себя добавил, чтоб ненасытного заткнуть. Слыхал он кое-что, когда в Сибири золото искал, от таёжного люда. Говорят, есть народец в тайге, который каким-то Невидимым поклоняется, а золота у них — пруд пруди. И тоже его Слезами называют. Говорят, пришли с Белой Горы, а там их Родители одаривали. И чего-то там про слияние Таежных Слёз с Белогорскими глаголют. Вот так.
— Так я для самого Гэгээна постараюсь, как для Отца родного!
— Да ты уж постарайся. Всем лучше будет. Надо мною ведь тоже Хозяева есть. Что не так — от них не укроешься! Зря, что ли, на тебя столько денег убухали. Один немчина-лекарь за науку сколько содрал. Да индус ободрал меня, как липку. А учитель словесности и вовсе по миру пустил. Говорил, такого дикаря, как ты, по-русски толком научить, что пуд соли съесть.
— Посмотрим, какой такой Тыгын-Гыгын!
С кирпичом на танк
Не было у Лёхи-Базуки счастья по большому счёту. Бабло водилось, женским вниманием обделён не был, домишком, вон, в элитном коттеджном поселке обзавёлся. Тачка, опять же, не самая хилая в городе. А вот счастья, покоя, душа не чувствовала. Тоска порой нападала смертная. Сам понять не мог: почему так тошно становилось. «Вот поднять бы лавэ конкретное, как у Ротшильда, тогда была бы жизнь». — Крутилось в похмельной голове. Хотя, что бы он делал с вожделенным богатством, Лёха представить не мог. От этого ещё тоскливее становилось.
А в последнее время поводов для тоски добавилось немерено. Вот и сейчас в подвале забурлила вода и, Базука, как ошпаренный, кинулся по лестнице вниз.
— Стой, Батя, скоро весь дом угробишь! Уже везде грибок да плесень!
— Помолчал бы. Больно много воли взял. Захочу — совсем твою хибарку смою! — не особенно злобно, но весомо, объявил Речной Дед, он же Дух Хранитель Могучей Реки, штопором выкручиваясь из гейзера, образованного его стараниями прямо в полу подвального этажа базукиного дома.
— Ну,… Салют, вредитель. Поднимайся в гостиную. Всё равно избе хана.
— Ты не печалься. Сослужишь мне службу — тыщу таких хибарок построишь. Да с окнами хрустальными и крышей золотой!
— Поёшь складно. А я и эту жилплощадь непосильным трудом…
— Будет! — оборвал Дед. ‑ Некогда мне твоё нытье слушать. Пока я тут с тобой, как бы Русалочки мои какого Водяного насилию не подвергли. Скучно Девкам, вот и шалят. А я уж стар. Едва справляюсь с окаянными.
Сынок мне нужен, а я его только из утопленничка заполучить могу путем законного усыновления. Айда мне в наследники?
— Тьфу на тебя, Старик. Я в твою бригаду пока не тороплюсь. На земле хоть и тошно, а все-таки привычнее!
— Пошутили, и будет, — снова осадил парня Дед. — Давай дело говори!
— А чего говорить-то. Коляну, хоть и кореш он мой давний, я все вправил как ты велел. Мол, долбанул тебя Дух Реки щукой по лбу, своей печатью отметил и, как говорится, в светлое будущее поведет.
— Ты яснее говори. Не мудрствуй. Кобелину звонарь принял?
— Я и не мудрствую. Парень думает, что всё слышал. А то, что мы с тобой перетирали, когда он долбанутым стоял, совсем в его башке не отложилось. А про Кобеля (кстати, сукой оказался) я сказал, мол, редкостной породы — эскимосы для охоты на белого медведя вывели. Он после твоей щуки всему верит. Даже белому медведю в Сибири.
— Молодец, щучка! Правда, пару дней тогда плавала, как хмельная, да от ельчиков с подъязками бегала: боялась, что проглотят. Сейчас уже одыбалась. А ты следи, чтоб он почаще на монастырской территории собачку выгуливал. И вообще-то, без тебя знаю, что она сучка, только с кобелиными замашками, знаток собачачьих половых различий ты наш.
—Ну, так вот. Сказал я Кольке, мол, Дед в долю берет. Клад в подвале у татар, где писака живёт, зарыт, а старик знает, как к нему подъехать, но сам не может от своей реки оторваться.
— Ха! Я каждой речке каждому ручейку на земле и под землёй родственник, хотя бы троюродный. Куда хочу, туда и плыву. Вам, щепкам сухим, так путешествовать и не снилось!
— А с псом Игумен Кольку со двора гонит. Грех — как магнитом к колокольне, да к могилке Старческой тянется.
— Правильно всё, умненькая собачка! А звонарю надо задание какое-нибудь дать, чтоб умствовать было некогда.
— Ну, для начала сказал, надо плиточку с могилки Старца разъяснить. Писатель — лопух. Борька-ювелир у него побывал. Странные дела говорит: вся бандура из золота, точно. Пробы какой определить не смог. И ещё не понимает способ, каким её в бронзу сверху закатали. Говорит, как глазурью покрыли. Кондитерия какая-то.
— Так-так! Уже кое-что! А летописцу про клад не намекали?
— Подкатывал я к нему с этим базаром. Так он говорит, что Праведный Старец, когда в последний раз с ним на связь выходил — поминал про какие-то богатства несметные на монастырской земле. А литератор понял так, что это Духовное богатство Русского народа, которое надо найти, сохранить и вернуть для использования трудящимся массам! Придурок, блин!
— Блины в вашей породе на масленицу пекут! Давай дальше по делу.
— Дело такое: работаем над писателем, водочку с ним кушаем, разговоры разговариваем. А Колян, дурак, все рвётся полы в писательском подвале повскрывать.
— Полы отставить! Водочку кушайте, да главное, как-нибудь постарайтесь с кочевниками подружиться. Про историю их Племени разговорить. И очень осторожно разведывайте землю вокруг Храма и татарского дома. Всё отмечайте и записывайте.
