Тонкие и гибкие силуэты, струящиеся, будто под слоем чистой воды, зеленовато-черные волосы. Не столько одетые, сколько завернутые в бурую пелену с ног до головы. Бледная кожа оставшихся нагими рук, бледные лица. Медленная грация движений выдавала недюжинную силу. И полная тишина.
— Откуда они взялись? — спросил Филипп своего «дядьку». — Всё это.
— Это мы так здешних аборигенов отыскали, — объяснила ему сестра. — По-моему, либо из дупел, либо так просто от стволов отслоились. Дриады или типа того. Ничего себе! Бьярни, скажи, а?
Тот кивнул:
— Не впервой мы их замечаем, кстати.
В самом деле, двойняшки давно уже обращали внимание на заплывшие корой узкие и длинные щели: судя по их размерам, в древесных гигантах должны были обитать гигантские существа. Но их сопровождающий с умной миной Натти Бампо указал на еле заметную цепочку узких следов:
— Не корова топтала. И не бык. В обуви, однако.
— Бьярни, и что дальше?
— Три варианта: взлететь с места в карьер, выйти и подружиться или сразу ощетиниться всем, чем можно.
— У нас же ничего такого нету, — ответила Филиппа. — А как насчет подождать?
— Это наше яичко вот-вот раздавят как суповую банку, — хмыкнул ее брат.
Бьярни пожал плечами:
— Вот не думаю. Его ж не полные дураки изобретали. Ну конечно, я так понимаю, что этих буратин нечего бояться. Потому что вы со мной.
— Что, дров нарубишь, дядюшка? — отозвался Филипп. — Неинтересно. Тем более вроде как именно их мы и искали, так? Конечно, мы не рассчитывали, что окажемся посреди целого стада.
— Рощи, — поправила его сестра, нервно хихикнув.
— И вообще, мы ведь мобили, как у великой Урсулы ле Гуин: потрясать своей мощной мышцей в гостях не очень-то прилично. Лучшее нападение — это защита, лучшее укрытие — распахнуться настежь.
— Тогда вот что, детки. Спускаюсь первый я, вы сзади и становимся в позу. В случае чего я вас обоих зараз подмышки возьму и втряхну летуну в нутро.
Но едва все трое выстроились на толстом мху, как Древесные Люди единым движением поклонились в пояс.
— Дети Великого Кецалькоатля, Пернатого Змея! — сказал один из них на каком-то странном диалекте испанского. — Мы видели, как ваше Змеиное Яйцо с рокотом проносилось над вершинами Лесной Обители, и следили за тем, куда оно опускалось. Вихрь несся за ним и колыхал кроны, как могучий кондор. Мы приветствуем вас.
Его язык хорошо понимали все трое — Вертдом воспитывает своих принцев полиглотами.
— И мы вас приветствуем, — сказал Филипп. — Кто вы?
— Мы зовем себя «Люди Лупуны», «Люди Секвойи» или просто «Зеленые Люди», — ответил вождь или глашатай. — Я Инкарри, то есть «Хозяин, Что Приходит», касик и жрец. Рядом мои дети: сын Итцамна, «Небесная Роса», и дочь Эхекатль — «Ветер». Остальные — мои родичи.
Снова последовал дружный поклон почти такой же глубины, как и прежде.
— А мы — Филипп, Филиппа и Бьярни. Надеюсь, эти имена не будут так уж трудны для ваших ушей.
— Вовсе нет. От языка предков, из которого мы берем торжественные имена, сохранились только эти.
Говоря так, Инкарри и его спутники вежливо окружили нашу троицу и оттеснили от вертолета.
— Съедят, — тихонько шепнула Филиппа по-вертдомски.
— Не дрейфь, по виду они или совсем травоядные, или своим личным хлорофиллом солнышко ловят.
Скорее всего, Древесников в чаще было куда больше, чем казалось нашим пешеходам, потому что идти до места оказалось совсем недалеко.
Только это была вовсе не роща и не деревня.
Над огромным, если смотреть на него снизу, многоярусным сооружением кроны смыкались так плотно, что день едва проникал вниз. Нужен был наметанный глаз, чтобы разглядеть естественную маскировку того, что будто само выросло из земли. На усыпанной крупным щебнем (всё, что осталось от плит) широкой площади росла жесткая трава. Ступени были покрыты мхом — но нет, то были разросшиеся кусты.
— Вот вам и теокалли, — ахнула Филиппа.
Инкарри уловил слово.
— Да. Это священная гора, которую воздвигли, уходя из родных краев, мои предки. Она куда меньше тех, что в Мехико, но ей и не надо быть большой.
— Писарро? — спросил Филипп.
— И Фернандо Кортес. Те, кого они оба теснили, двигались с разных сторон и в разное время.
— Как это выходит, что мы так сразу попали куда хотели?
— Взаимная заинтересованность, — пояснил Бьярни на куда худшем испанском, чем у двойняшек. Нас вроде как привадили.
В низких хижинах, сложенных из того же камня, что и бывшая площадь, но куда более свежих по виду, оставалось много народу — и все они вышли встречать пришельцев. Их черты сначала показались Бьярни скорее латинскими, чем индейскими, потом — наоборот. Русалочьи волосы были мягки и одинаковой длины у обоих полов, разрез глаз напоминал лист ивы, прямой нос с круглыми ноздрями вырастал сразу между бровей. Здесь были юные с виду женщины и мужчины, похожие на прекрасных призраков, старики с лицами и телом, сморщенными, точно гриб, и искривленными, как мандрагора, детишки — круглые дождевики-перводневки. Они двигались куда быстрее, чем повзрослевшее поколение, но не так плавно, изящно и текуче.
— В нашей земле повсеместно происходит ущемление жизни — она медленная, — объяснил Инкарри. — Нам ее не хватает — мало солнца. Оттого каждую ночь мы закрываемся в деревьях, каждый в своем, и делим с ними то, чем они напитались днем. Однако и вся природа здесь оскудела и затаилась.
«Ну конечно, — скептически подумал Бьярни. — Раньше-то секвойи небо верхушками подметали, однако».
Тем временем они дошли до того, что можно было счесть главным домом селения.
— Мы не можем угостить вас ничем, кроме того, что едим сами, — сказал касик, указывая гостям на широкий низкий помост под тростниковой крышей, водруженной на угловые столбы.
«От души надеюсь, что это не плесень и не слизняки», — подумал Филипп, усаживаясь на плоской подушке между сестрой и Бьярни с одной стороны и детьми хозяина с другой. Естественно, озвучивать он это не стал — и был прав. Потому что на широких блюдах, которые внесли женщины и юноши подростки, возвышались груды зелени и древесных плодов, а в кувшины было налито нечто, имеющее почти божественный вкус и аромат, но, как пояснил Бьярни, крепковатое для обоих детишек.
В ответ на это замечание Филипп и Филиппа опрокинули в себя чашек по пять, прежде чем улечься на толстые и упругие циновки ближайшей хижины.
— Ты старший, — проговорил Инкарри, когда пиршество утихло и второстепенные люди разбрелись. — Я не думаю, что вы так наивны, чтобы поверить пышному величанию, но в нем куда больше правды, чем ты думаешь.
