Все торопливо огляделись. Рика в корчме не было.
– Должно быть, наверху, – предположил Вильям. – Хотя я что-то не видел, чтобы он карабкался по лестнице…
Откуда-то из-за стены донёсся гулкий медный звон и грохот бьющейся посуды. Тил охнул, сделал круглые глаза и опрометью бросился на кухню.
***
Ближе к ночи стало холодать. Золтан растопил камин. От Агаты еле удалось отбиться – дракон так основательно похозяйничал на кухне и в кладовке, что часть припасённых для похода денег пришлось потратить на приобретенье новой утвари и припасов взамен уничтоженных. Вдобавок Рик разворотил плиту, и ужин пришлось готовить на открытом огне. Впрочем, такой опытной хозяйке как Агата, это не особенно помешало – из кухни доносились аппетитные запахи, и даже в зале было слышно, как шкворчит на решётке горячий флеккен[17]. Остро пахло чесноком. Корчма была пуста. В межсезонье, с наступлением холодов посетителей становилось всё меньше, и теперь до самой зимы здесь не особенно ждали постояльцев. Жуга сидел в угрюмом одиночестве, грел ноги у камина и потягивал из кружки подогретое вино (винный погреб Рика, к счастью, не заинтересовал). Настроение у него было самое скверное.
Тил снова забрался на крышу. Каждую ночь, если та была ясной, его всё сильнее влекло под открытое небо; он ничего с собой не мог поделать, да похоже, и не хотел. Рик отяжелел от внезапной сытости, спать не залёг, но тягу к приключениям потерял. Гертруда с Золтаном ушли о чём-то говорить наверх, Агата кашеварила на кухне, и только Вильям словно тень бродил по корчме, скрипел во тьме пером и уныло вздыхал: Яльмара не было, травника бард по-прежнему сторонился, к Тилу подходить стеснялся, а Золтана побаивался. В итоге большинство своих новых опусов он зачитывал Рику, который оказался самым благодарным слушателем. Во всяком случае, он почти никогда не спорил.
– Сидишь?
Гертруда медленно спустилась вниз и подошла к камину. Травник поднял взгляд. Отвёл глаза.
– Сижу.
Герта оглянулась, развернула к камину скамейку и села напротив. Сложила руки на коленях.
– Я знаю, о чём ты думаешь, – помолчав, сказала она. Жуга усмехнулся.
– Что ты можешь знать!
– Напрасно ты так, – мягко сказала та. – В конце концов, нетрудно догадаться. Я знаю, что у тебя было с той девочкой. Мне Золтан говорил. Не стоит корить себя за это, ты сделал всё, что было в твоих силах.
– Я убил её.
– Неправда.
– Да?
– Освобождение не значит – смерть. Ведь кто-то же потом убил Арнольда. А у неё был выбор – быть с тобой, что означало бы остаться прежней, или же уйти.
– Она меня никогда не любила, – глухо бросил тот и отвернулся.
– Есть вещи, поважнее, чем любовь. Я знаю, что ты ненавидишь этот город. Здесь вы были счастливы, и здесь же вы расстались. Тебе, жителю гор, все города представляются скопищем скверны и безумия. И всё же ты не прав. Да ты и сам всё это понимаешь, иначе бы тебя сюда не тянуло. Чаще всего тебе видна только одна сторона, но есть и другая. Народ живёт здесь скученно и тесно, но городские стены защищают от врагов. В каналах грязь и рыбьи потроха, но эта рыба кормит всю округу. Цеха воняют и дымят, сукно замачивают с золой и мочой, но после из него шьют добротную одежду. Моряки грубы и глупы, каждый носит нож за пазухой, зато они видят далёкие страны. Породистые суки из высшего света обряжаются в шелка и спорят, у кого из них модней огранка бриллианта на перстне, но у девчонки, что по утрам разносит молоко, в глазах больше света, чем в этих камнях. Пьяные студиозусы калечат друг дружку на дуэлях после kneipe[18], а пока заживают раны, пишут стихи, которые переживут их на сто лет, а может быть, и больше. Ты видишь Цурбааген грязным и унылым, а на холме недалеко отсюда глухонемой художник рисует на холсте безумно дивный чудный город. И это тоже он.
– Ну и что?
– А то, что каждый человек – это не только то, что ты о нём думаешь.
– Ну и что? – с упрямым вызовом повторил тот.
– Да ничего, – вздохнула Герта. – А я-то надеялась, ты хоть что-то поймёшь.
Травник помолчал. Провёл ладонью по лицу.
– Послушай, Герта, – сказал он, глядя в сторону, – я знаю, что у тебя была нелёгкая судьба, но это ещё не значит, что тебе можно меня поучать. Я тоже пережил немало. Твоей сумасшедшей ведьме такого и не снилось, что я пережил.
– Может, и не снилось. Это не мешало ей проделывать такое… – Герта содрогнулась и умолкла. Потом продолжила. – Однажды, например, я пробыла в подвале несколько недель, одна, в темноте и тишине. Я перевспоминал всю жизнь, разучился говорить, и даже имя своё забыла… и когда вышел, это был… была уже не я. Чистая поверхность. Tabula Rasa. Это было как будто второе рождение. А после она взялась за меня всерьёз. Она учила меня двигаться и говорить, дала мне имя, научила, как вести себя. Я делала всю работу по дому, и если что-то было не так, она била меня нещадно. А если ты живёшь, как женщина, то рано или поздно в душе ею становишься. Всё это происходит медленно и незаметно. Мне же не с чем было сравнивать. Я видела, что отличаюсь от неё, но ничего не помнила из прежней… прежнего себя.
Жуга нахмурился.
– Но я не понимаю… То есть, я хочу сказать, что ты же, всё-таки, не женщина. Ох, извини. Знаешь, Герта, я до сих пор не знаю, как к тебе относиться… Зачем она всё это делала?
– Её влекла природа магии. Сам мир её уже не интересовал… да и люди тоже. Что ей было до какого-то мальчишки! Думаю, тебе не нужно объяснять, что магические способности мужчин и женщин различаются, хотя бы в силу их природы. Мужчинам больше удаётся магия творения, а женщинам – преображения. Удел мужчины – начало, женщины – развитие. Хедвигу эта ограниченность бесила. Она хотела вывести универсального мага, как выводят редкие цветы, но слишком поздно поняла, что для этого необходимо стереть границу между обеими половинами. Ей самой было уже поздно меняться, и тогда она нашла меня. Точней сказать – украла.
– Разве нельзя было сбежать?
– Мальчишка постепенно изменялся. Дети завистливы, жадны и трусоваты. У ведьмы было много хитростей, чтобы его привлечь, – Гертруда усмехнулась. – Знаешь, что она мне посулила, если я буду хорошей? Весь мир и новые коньки. Ни больше и ни меньше.
– Ну и как?
– Оказалось, что нельзя иметь всё сразу. Я не знала, как и ты, что мир такой большой. Мальчишки уже нет, а девчонка уже выросла. Коньки ей стали не нужны. А мир оказался слишком велик и опасен, чтобы можно было владеть им безнаказанно. Когда ты овладеешь миром, мир начинает владеть тобой.
– А иначе нельзя?
– Нельзя.
– А я?
– Ты всё ещё не хочешь выбирать, – она помедлила, – а придётся.
Зал погрузился в тишину. Поленья в очаге осели, бросив блики на двоих людей, сидящих у камина, искры бросились в трубу. Снаружи подморозило. Жуге на миг подумалось, как это Тил выдерживает этот холод, и не пора бы затащить его обратно, и вообще, простужаются ли эльфы или нет, и в этот миг в дверь вдруг постучали.
