Я опасался, что вечер, который провел на кухне Пен, сначала по крупицам собирая несуразную мелодию, потом записывая ее на плеер, пропадет попусту. Но вместе с тем понимал: в единоборстве со Шрамом мне не выстоять, сколько хитрых ударов ниже пояса ни наноси. Если решусь выступить против него, нужна подлянка посерьезнее.
Великан снова поднялся, но усилия для этого потребовались колоссальные. Повернувшись ко мне, он и с десятиметрового расстояния обжег полним клокочущей ненависти взглядом.
– Кастор, я убью тебя за это, клянусь! Как только… Шрам замер, и по огромному телу, словно волны по поде, пробежала дрожь. Взглянув на свои руки, он застонал: они переплетались, но не как человеческие конечности, а сплошь змеи или испуганные щенята в мешке. Луп-гару сделал шаг ко мне, поднял ногу для второго – и это все, что ему удалось.
– Как только вернусь… – с трудом выдавил великан, и его голос сорвался, превратившись в журчание. Огромное тело начало таять снизу вверх: таять и сжиматься. Хотя нет, он не таял, просто так казалось с того места, где сидел я, в действительности творилось нечто куда более, ужасное.
Шрам превратился в крыс. Огромное крепкое тело распадалось, разделялось, разваливалось; из складок заношенного костюма хлынуло целое море коричнево-бурых зверьков и по дощатому настилу понеслось прочь от воды. Руководи им сознание Шрама, крысы сожрали бы меня заживо, но Шрам, точнее скрывавшиеся за этим именем разум и личность, был призраком. Когда музыка выбила его из плоти, каждое из бесчисленных созданий снова стало подчиниться своей воле.
Вспомнился вечер, когда, вернувшись домой, я обнаружил в комнате Шрама. Теперь понятно, как он пробрался в приоткрытое окно! Я содрогнулся, представив мерзкое зрелище. Угроза убить меня была не пустым сотрясанием воздуха. Я ведь не изгнал Шрама, а просто рассеял, рассредоточил, телесную оболочку украл. Со временем он, возможно, найдет другое тело, да не возможно, а наверняка. Луп-гару что сорняки: думаешь, вырвал с корнем, а они появляются, когда меньше всего ждешь; губят сортовую герань, съедают собаку, раскалывают череп, словно яичную скорлупу.
Однако эти опасения пришлось оставить для теплых вечеров будущего лета. В тот момент имелись проблемы поактуальнее. Поднявшись с дощатого настила, я вернулся за остальными инструментами: отмычками, болторезам, флейтой с коническим раструбом и так далее. Затем надел туфли, поднялся на борт «Мерседес» и скорее к двери.
Доставая отмычки, я еще раз оглядел замки: стандартный) американский и изящный, с налетом гламура, замок Чабба. Ну, все не так элементарно, как хотелось бы, но вполне осуществимо. Я приступил к делу, периодически оглядываясь через плечо на вход в гавань, чтобы проверить, не идет ли кто. Вроде никого… Спокойно работая, я минут за десять вскрыл американский замок, зато потом провозился с Чаббом. Гребаное чудо-юдо с невероятно узким цилиндром и двойным держателем! Отмычки. здесь практически бессильны, так что пришлось корпеть над сувальдами. Кожа на затылке так и зудела, драгоценные минуты утекали, а я одну задругой приводил эти скользящие пластинки в нужное положение.
Наконец язычок сдвинулся, замок щелкнул, и дверь буквально на сантиметр приоткрылась вовнутрь. Произошло это так неожиданно, что я чуть не улетел вместе с ней. Затем, вернувшись в более или менее устойчивое положение, с опаской шагнул в темную каюту.
Несколько секунд я старался не шевелиться, весь обратившись в слух. Никого. Свет включать очень не хотелось: если Дамджон неожиданно вернется домой, с точки зрения стратегии куда выгоднее будет удивлять, чем удивляться. Вообще-то шаги и голоса я должен услышать заранее, но увидев свет, Лу-каш может послать сюда команду плечистых ребят. Те подкрадутся на цыпочках, и настанет «Последний рубеж Кастера»[38] с разницей в одну гласную.
Слабый сквознячок дал понять: я попал в довольно большую каюту или камбуз, а вот оглядеться не получалось. Чувствуя, что нервы натянуты до предела, я заставил себя сделать t эпаузу, чтобы глаза привыкли к темноте. Мрак распадался на пласты различной интенсивности, и вокруг постепенно вырисовывалась каюта.
Итак, напротив меня стол, низенький, длинный, о такой очень удобно спотыкаться. Вдоль стен два диванчика, а посредине, у центральной переборки, похоже, шкаф, с одной стороны к которому примыкает какой-то невысокий громоздкий предмет. Между мной и шкафом – стул, и чем старательнее я вглядывался в темноту, тем больше казалось: на нем кто-то сидит.
Я беззвучно отступил к стене, чтобы мой силуэт не вырисовывался на фоне двери. Глупо, конечно: если на стуле действительно кто-то сидел, у этого человека было предостаточно времени и разглядеть меня, и приготовиться к встрече. Однако вокруг по-прежнему царили полная неподвижность и безмолвие, и я напомнил себе: медлительность в такой ситуации считается непозволительной роскошью.
Осторожно обогнув стол, я прошел в глубь каюты и в результате очутился сбоку от стула. Мои подозрения подтвердились: на нем действительно кто-то сидел, без единого движения, неестественно прямо, глядя вперед. А ведь я уже не там, а градусов на девяносто левее.
Решив включить свет, я снова прислушался к тем же контраргументам. Шаг к стулу и застывшей фигуре… Еще шаг… Умирая от страха, я положил руку на неподвижное плечо.
Секунду назад было неподвижным, а тут конвульсивно содрогнулось, и голова резко повернулась в мою сторону. Он или она попыталась увернуться от меня, отпрянуть, но особого успеха не достигла. Дергается, а с места сдвинуться не может… Положение странной фигуры недолго оставалось для меня загадкой – я понял, она привязана к стулу. В тот самый момент по затылку ударило что-то холодное, и я упал на колени. Впрочем, в таком положении долго не задержался: на живот опустилась тяжелая нога и я, задохнувшись, рухнул на пол. Вспыхнул свет, ослепляя мои привыкшие к мраку глаза. Однако большой помехой это не стало: оцепеневший, сжавшийся в комок, я бы все равно ничего не увидел.
Сквозь плотную пелену боли прорезался елейный голос Дамджона:
– Мистер Кастор, у меня же определитель номера! – Презрение так и капало с языка Лукаша. – Когда Ричард позвонил с телефона Арнольда, того самого, что вы отняли, избив его в пабе, что я должен был думать?
Дамджон продолжал говорить; по крайней мере, когда я лишился чувств, в каюте еще раздавался его голос.
Похоже, без сознания я пролежал не больше минуты. С трудом всплывая на поверхность черного колодца, о котором так лирически писал Рэймонд Чандлер, я опять-таки слышал голос Дамджона. Фразы краткие, рубленые, тон повелительный – похоже, приказы отдает. В ответ по полу заскрипели чьи-то шаги. Отлично, если Лукаш обращается к другому, значит, можно еще поспать.
