— Игнатьев, не говори ерунды, — поморщился учитель. — Понятное дело, что более всего англичан тревожили не работорговля и, уж конечно, не судьба этих самых негров, а индустриальная мощь северных штатов, год от года растущая и уже составляющая конкуренцию промышленности Британии.
После убедительной победы южан Англия получила широкий доступ к американским заводам, материальным ресурсам и рынкам сбыта. Конечно же, им понадобились миллионы рабочих рук, максимально дешевых, но все же имеющих стимул работать и зарабатывать на жизнь себе и своей семье. Зарабатывать на жизнь и, следовательно, тратить заработанное. Рабы же, как мы помним, были неотторжимой собственностью хозяев, что в разы уменьшало как североамериканский рынок сбыта, так и возможность наращивать здесь производственные мощности. Таким образом, вчерашние невольники обрели возможность покупать за свои деньги похлебку, которую прежде им бесплатно выдавали хозяева. — Закончив эту тираду, историк поглядел на сонные лица учеников, силящихся укрыться за партами, точно в окопах. — Какие же права были предоставлены рабам, о судьбе которых, по твоим словам, наконец-то позаботилась Англия?
— Ну, им было предоставлено право выкупа, или же бесплатного отпуска на волю после семи лет работы…
Учитель глядел на класс рассеянным взглядом, не вслушиваясь в то, что говорит ученик. В целом, какая разница, как они обрели полную свободу и равенство в правах? Со временем так исторически сложилось.
В классе было тепло, и его самого неумолимо клонило в сон. Гимназия Альбединской была старейшей в Форт-Россе. Построенное супругой первого губернатора Аляски, генерала от кавалерии Альбединского, здание по сей день впечатляло монументальным величием, свойственным не столько учебным заведениям, сколько дворцам. Говорили даже, что ученики, оставленные после уроков, видели на фоне заснеженных окон коридора строгую даму с веером, в сказочном старинном платье, — точь-в-точь как на портрете, украшавшем мраморный актовый зал.
Сама устроительница и попечительница гимназии хотела, правда, назвать свое детище в честь Джона Бэзила Турчина, однако это название не прижилось.
— …Таким образом, в Вирджинии и Кентукки возникли новые очаги волнения…
— Ладно, хватит, садитесь, хорошо, — перебил учитель. — О восстаниях 1894 и 1914 годов мы поговорим на следующем уроке. Как и о марксистской революции 1917 года в Нью-Йорке. — Преподаватель кинул взгляд на часы, мерно тикавшие аккурат под официальным портретом императора Николая III в форме лейб-гвардии Аляскинского сводно-егерского полка. — Сейчас будет звонок, можете начинать собираться.
— Александр Николаевич, можно вопрос? — севший было Игнатьев, потянул руку вверх.
— Да, слушаю вас.
— А вот скажите пожалуйста, что было бы, если бы вдруг победили северяне?
Александр Николаевич снял очки, аккуратно сложил их на пухлом учебнике Истории Континента, провел рукой по бакенбардам, недавно снова вошедшим в моду, и проговорил назидательно и чуть насмешливо:
— Видите ли, Игнатьев, во-первых, истории в сослагательном наклонении не существует, а во-вторых, как мы уже установили, для такой победы не было ни малейших исторических предпосылок.
Илона Самохина
СЕМЕЙНЫЙ ОБЫЧАЙ
— Да бог с ним, с луком-то! — взмахнул рукой Пафнутий Сильвестрович Царь. — Анахронизм, ей-богу! Пережиток прошлого! Мы по-простому, по-нашенски.
— Это как же? — даже перестал ковырять зубочисткой в зубах старший сын.
— Обнаковенно! Совершенно обнаковенно! Глаза полуприкроете и пойдете по улице, а на какую первую взглянете, на той и женитесь.
— А ну как это мужик окажется? — засомневался средний сын. — Что нам, в Голландию ехать?
— Тьфу! На ноги, на ноги-то гляди! На обувку, значит. Если туфельки там какие, то можно, а если гов… прости господи, зачем рисковать?
— Лажа все это, — не отрываясь от ноутбука, отозвался из угла младший.
— Ваняша, обычай это наш, — ласково погладил сына по голове Пафнутий Сильвестрович, — старинный, семейный.
— Бать, у тебя у детей по два высших, Ванька вон в аспирантуре, а ты со старинными семейными обычаями, — скривился старший.
— Цыц у меня! — хлопнул по столу Царь. — Что-то вы со своими высшими ума-то особенно не нажили! Вон ты, Лукьян, в свои сорок до сих пор не женат! А ты, Киприан, не хихикай! Тебе скоро тридцать пять стукнет, а воз и ныне там!
— Так, бать… — пожал плечами средний, — женитьба — не показатель ума.
— А чего ж она показатель? Именно ума и показатель! Когда человек умный, проворный, он быстро всего в жизни добьется и жену в дом возьмет добрую, работящую. А вы? Ваньше вон через месяц тридцать стукнет, а толку? Все насмарку!
— Почему — насмарку? — удивились братья.
— Тьфу! Будто вчера на свет народились! — всплеснул руками Пафнутий Сильвестрович. — Сколько раз вам уже рассказывал про вашего предка!
— А-а-а! — понимающе протянул Лукьян. — Ты об этом… Так это мы помним… Все уши уже прожужжал.
— Плохо, видимо, жужжал, раз толку нет! — насупил лохматые брови глава семьи. — А замежду прочим Кощей Кощеевич так и сказал, когда ваш прапра… сын царя Вонифатия убивал его, что проклятие ляжет на третьего сына, а пострадают все! Потому что…
— Потому что Иван Вонифатьевич был третьим сыном, — прервал отца средний. — Наслышаны!
— Равно как и о том, что все три брата должны жениться до того, как младшему исполнится тридцать лет, иначе род прервется на корню! — поддержал брата старший. — Только каким же это образом? Мы что, сразу втроем бездетными станем?
— Лажа это все! — подвел итог младший.
— Лажа! — взвизгнул Пафнутий Сильвестрович. — Мы триста лет соблюдали этот обычай! А им — лажа?
— Бать, ну подумай сам, а если б у тебя было только два сына?
— Не было такого никогда! В Царёвом роду всегда рождалось по три сына! И всегда братья женились до тридцатилетия младшего!
— Самый детский возраст, — хохотнул Лукьян.
— Куда спешить? — пожал плечами Киприан.
— Пока диссертацию не напишу, не женюсь! — пообещал Иван.
— Да что ж вы меня без ножа режете?! — схватился за голову Пафнутий Сильвестрович. — Все! Если к концу недели не обзаведетесь невестами, лишу наследства! Все отпишу государству!
— И конезавод? — проявил некоторую волнительность старший сын.
— И хлебопекарню? — оживился средний.
— И свечной заводик на Угреше! — пообещал Царь.
— И пожалуйста! — раздалось под звук клавиатуры.
— Прокляну! — взвыл Пафнутий Сильвестрович.
