- Ну что ж, Яман, пойдем. Наша очередь выполнять уговор.
И неспешно похромал со двора.
Из прихожей все-таки выскочила заплаканная Арва - босая и без покрывала:
- Господин Якзан! Господин Якзан! Вы живы?!..
Новая волна крика со стороны берега заставила ее подскочить на месте.
Ситт-Зубейда отодвинула бестолковую мединку в сторону.
Мансур молча передал ей кинжал, оставшись с кухонным ножом. Они в четыре руки принялись освобождать спутанного Иорвета.
- Иди к ребенку, покорми его.
Рев нарастал, и Арва, хоть и не могла его слышать, вся дрожала.
- Иди покорми ребенка, бестолочь, - раздраженно повторила Ситт-Зубейда.
Крики на берегу гасли - и вдруг взметнулись с новой силой. Над приоткрытыми воротами и оградой ярко полыхнуло. Арва тоненько взвыла и упятилась в дом.
От реки донесся явственный запах горелого мяса.
В комнатах послышались причитания женщин:
- Всевышни-иииииий! Ты оставил нас, ооооо!..
Лаонец застонал, уселся поудобнее и принялся разминать намятые запястья.
- Что за уговор ты заключил с этим язычником? - мрачно поинтересовалась Ситт-Зубейда, отбрасывая в сторону обрывки веревок.
- Поменяться, - сквозь зубы процедил лаонец. - Он выпускает из перстня своего марида, я ему отдаю Силу. Он чуть не выдоил меня вконец, подлый старый хорек...
- Что творится на берегу? - хмуро спросила Ситт-Зубейда.
Зарево медленно затухало, набухая дымной тучей.
- Марид подрался с аждахаком, - слабым голосом пояснил Якзан и чихнул. - И, естественно, победил.
- Откуда там взялся аждахак, во имя Милостивого?
- Из реки...
- Что?!.. А где Мараджил и ее воины?
Лаонец поднял на нее большие желтые глаза. Ситт-Зубейда сглотнула.
Якзан слабо улыбнулся:
- Змей шел за ней давно. Теперь настал его час. Иногда возмездие настигает вас, смертных, еще в этой жизни. Не стоило госпоже Мараджил отдавать этот приказ...
Ситт-Зубейда молча поднялась и пошла к воротам, не обращая внимания на жалобные вскрики детей и старой Зайнаб.
И что же она увидела...
Над местом, где глаза привычно находили деревянные мостки, клубился дым. Мостки выгорели дотла, словно сухой камыш в поле.
Осознав, что торчащие повсюду из земли черные обрубки - это не корни и не стебли травы, Ситт-Зубейда перегнулась и извергла из себя съеденное.
Занавесив рукавом абайи нос и рот, она поплелась обратно. Во рту смердил вкус желчи и рвоты. Вонь горелой человеческой плоти пропитала кожу, одежду и волосы. Из глаз, оказывается, текли слезы.
Якзан сидел на ступеньках крыльца, все так же растирая кроваво-фиолетовые запястья. Ситт-Зубейда села рядом и запустила пальцы в волосы - оказывается, она выбежала за ворота без покрывала.
- Где семья рыбака?.. На острове? - вдруг поинтересовалась Зубейда.
Лаонец молча покивал мокрой облипшей головой.
- Куда же нам теперь идти... - подивилась в смрадный воздух она.
- Навстречу халифу, - устало отозвался Якзан.
- Но... путь лежит мимо столицы... Там же Ибрахим?
- Ненадолго, - отмахнулся ладонью сумеречник и поплелся к колодцу - напиться.
- Где Фазлуи?
Якзан равнодушно отмахнулся - какая, мол, разница, мы его больше не встретим.
- А что ты видишь в будущем? - с дрожью в голосе спросила Ситт-Зубейда.
- Оно еще не определено, - мрачно ответил лаонец и отвернулся.
Бормоча под нос и хихикая, Фазлуи пробирался среди огромного, в три человеческих роста, камыша. Метелки на верхушках тростин шелестели под ветром, словно разговаривали о бегущем у самых корней смертном.
Наконец, сабеец замедлил шаг, огляделся, подержался за грудь - старость, старость, - и присел на корточки отдышаться.
Подуспокоившись, старый маг усмехнулся, стряхнул с плеча сумку и выудил запечатанный кувшинчик. А следом - зачем-то - зеркальце. Вскрыв посудинку, Фазлуи опрокинул в нее содержимое стеклянной колбы. Внутри зашипело, зашкворчало - и сабеец расплылся в довольной улыбке. Осторожно взболтал получившуюся жидкость, глубоко вздохнул - и опрокинул в себя. Зажав рот руками, упал ничком, замолотил по земле грязными ступнями. Потом затих. Надолго.
А затем, дрожащими руками, почему-то не открывая глаз, наощупь обхватил и поднял к лицу зеркальце.
И посмотрел туда.
В тусклом металлическом диске отражалось лицо молодого мужчины с черной короткой бородой и черными же курчавыми волосами. Фазлуи поднял к глазам ладонь. На руке его больше не было морщин и пигментных пятен. Сабеец пощупал густые жесткие волосы на макушке и заплакал крупными слезами радости и разрешения от страха смерти:
- О Син! О бог звезд, владыка судьбы! Хвала тебе, о Син! Я снова молод...
Он поднялся и разогнулся, как некогда в молодости, - тело беспрекословно слушалось острого, более не замутненного старостью разума. Горячая бодрость, мощный кровоток чувствовались, как всплеск удовольствия и счастья - такие обычно приходят после выкуривания кальяна с отборным гашишем.
Все еще всхлипывая и вытирая текущие слезами глаза, Фазлуи навьючил на себя ставшую легкой сумку.
На шорох, донесшийся со спины, он не обернулся.
А зря.
Между толстых, членистых стеблей протек светлый дымок и склубился в тучку прямо за затылком мага. Обладающий вторым зрением смертный или сумеречник увидели бы, как марид злорадно скалится - огневушки брезговали человеческим обликом и даже в призрачном мире предпочитали видеться язычком чистого пламени. Но сейчас Яман торжествовал пьяную, нежданную свободу, наслаждался близостью мести - и представал второму зрению одной большой, зубастою пастью. Без глаз. Без носа. Без дыхания.
Только пастью.
В предвкушении обладания желанной для всякого алхимика субстанцией маг забыл об одной важной вещи. Отпуская Ямана из на свободу, он запамятовал взять с джинна обещание не вредить бывшему хозяину.
Своего господина марид ненавидел настолько сильно, что не стал даже размениваться на мучительное убийство. Он просто разинулся пошире - и клацнул зубами на уровне плеч.
Голова сабейца вспыхнула - разом и быстро. Человек даже не успел крикнуть, задохнувшись в мгновенном адском жаре.
Тело некоторое время удерживалось на ногах, а потом упало назвничь, плашмя. Халат начал тлеть на плечах, но так и не занялся. Опрокинувшись во влажную, с отпечатками следов-лужиц грязь, черный прогоревший череп скалился в небо закопчеными ровными зубами. В судорожно сжавшихся пальцах все еще блестело зеркальце.
