– Когда-то же я должен начинать! – не унимался мальчишка. – Я хочу стать настоящим боевым магом, как Этель! И совершать подвиги! Почему Элмара в шестнадцать лет отпустили на войну, а меня запирают дома! Даже ты, друг называется!..
– Да ты хоть сам понимаешь, о чем просишь! – Великий оратор, похоже, распсиховался не на шутку, – Чтобы я нарушил запрет наставника – нашего с тобой общего наставника, которого я безмерно уважаю! – и взял тебя, неопытного, изнеженного сопляка, в настоящую битву! С твоими геройскими бреднями и детской уверенностью в том, что одной храбрости достаточно, а остальное само получится!
– Вот видишь… – Мафей захлюпал носом. – Сам же говоришь… А где же мне опыта набираться, если меня никуда не пускают и ничего не разрешают? Я на всю жизнь останусь неопытным и изнеженным, и все из-за вас! Между прочим как маг я опытнее тебя раза в четыре! Я сам о себе позабочусь и тебя смогу защитить!
Любимый вождь тихонько взвыл:
– Небо, ну за какие грехи мне ниспослана эта толпа оглашенных самоубийц, норовящих сложить головы, самозабвенно лобызая полу моего камзола! Проклятье, только успел Кантора спровадить, как еще один идиот на мою голову!
Кантор замер, словно огретый по голове пыльным мешком внезапного прозрения. Тихонько отступил от двери и побрел прочь, оставив дискуссию недоподслушанной. Демоны с ней, с дискуссией, все равно жалостливый Плакса не рискнет подставлять под пули сопляка приятеля, тем более вопреки запрету наставника. Зато товарищ Кантор наконец разобрался, кто сделал из него дурака и чуть не подверг худшему для воина бесчестью.
«Кантор погиб раньше, он стоял с остальными стрелками…» Можно же было сразу догадаться! Только бард и два алхимика могли до такого додуматься! Спасать воина от смерти в бою, изолируя его от опасности путем примитивного обмана! Кантор даже зубами заскрежетал от ярости, представив себе ожидавший его позор.
Вот почему король третий день чем-то очень занят, Элмар доспехи проверяет, фамильный меч со стенки снял, верховный главнокомандующий скачет по дворцу, как коза с подпаленным хвостом, по городу незнакомые молодые маги шляются, пропивают подъемные… Грядет великая битва! Любимый вождь заручился поддержкой Шеллара, и оба войска готовятся к решительному наступлению! На базе небось тоже шум, гам и столпотворение. Генерал Борхес стягивает все полевые отряды в одно регулярное войско и носится, наверное, еще живее, чем Шелларов главнокомандующий. Гаэтано, поди, тоже меч фамильный полирует да герб начищает. Товарищ Амарго занят похлеще короля… А завтра, или послезавтра, или все равно когда обе армии сойдутся в чистом поле… или в горах, или где они там сойдутся… в смертном бою с ненавистным врагом. Но Кантора там не будет! Товарищи будут бить врага и гибнуть в сражении, плевать уже, геройски или так, а он, лучший стрелок, будет прятаться под женской юбкой! Срам-то какой.
В довершение всего мистралиец представил себе, как посмотрит в глаза товарищам, если вдруг доведется встретиться, и чуть не застонал вслух.
«Проклятье! Трижды так и растак этих сердобольных опекунов! Они что же, не понимают? Совсем охренели? Разве ж можно… так?» – думал Кантор.
У воина два пути – победа и смерть, как две стороны у монеты. Но как не может монета стать на ребро, так не может воин избегать битвы, иначе он просто больше не воин, а последний трус, и его удел – позор и бесчестье. И не вам, алхимикам недоделанным, распоряжаться чужой жизнью и решать за воина его судьбу! Не суйтесь со своими интригами в его жизнь! Предатели! Мамки-няньки выискались!
Расстроенный Кантор споткнулся на ступеньках и чуть не скатился с широкой мраморной лестницы, что, несомненно, удовлетворило бы всех его доброжелателей. Сломанные конечности и разбитая голова – прекрасное объяснение и достойный повод отсутствовать на поле боя. Для тех, кому такой повод требуется.
Чудом удержав равновесие и злорадно плюнув в воображаемые физиономии этих доброжелателей, мистралиец остановился посреди лестницы и перевел дух. Первым побуждением было пойти немедленно к этому гнусному обманщику, его добрейшему величеству Шеллару III и потребовать поклясться своей потасканной королевской честью, что его внезапное желание заполучить на службу товарища Кантора было предпринято не по просьбе Пассионарио и не с целью уберечь от геройской гибели в бою. А потом посмотреть, как оно, то бишь величество, будет выкручиваться. Однако, поразмыслив пару минут и слегка остыв, Кантор отказался от этой заманчивой идеи. Во-первых, король не любит, когда над ним издеваются. А во-вторых, вдруг Пассионарио взял с него слово или что-то вроде того? И честный Шеллар с достоинством признается, после чего плюнет на всю дипломатию и пойдет на открытый конфликт, которого до сих пор тщательно избегал. Например, вспомнит, сколько дисциплинарных нарушений совершил товарищ Кантор за время своей службы и сколько недель карцера ему за это причитается. Зная его величество, трудно усомниться в том, что недисциплинированный мистралиец отсидит ровно столько, сколько будет длиться война. Тоже, в общем, достойный повод не попасть на великую битву за Мистралию, но разве пристало воину изыскивать подобные поводы?
Нет, господа, к его коварному величеству мы не пойдем. А пойдем мы к искреннему и благородному первому паладину, который как собрат по классу и человек чести, несомненно, поймет все правильно. Ибо принцу-бастарду Элмару не требуется объяснять, каков путь воина, и к чему он обязывает, и что есть честь, а что бесчестье.
Настоящий мужчина должен в своей жизни сделать три вещи: вырыть пещеру, вырастить сына и собрать достойную сокровищницу.
Эта драконья интерпретация знаменитой народной мудрости вызвала у Ольги обычное желание похихикать. Дабы не объяснять, что она нашла в этом смешного, девушка с трудом удержала смех и полюбопытствовала:
– А как вы пещеры копаете? Ну в земле можно и лапами, а вот эту, например, как вырыли? Камень же вокруг…
– Неужели ты думаешь, будто дракону не под силу то, что в состоянии сделать крохотные, жалкие гномы? – Хрисс возмущенно фыркнул, и в воздухе тут же запахло дымом. Кира поморщилась и замахала руками, развеивая остатки драконьего дыхания. В последнее время она стала чувствовать запахи чуть ли не острее, чем Шарик, и все они почему-то вызывали у ее величества либо тошноту, либо головокружение. Отважная воительница злилась и психовала. До беременности она считала дамские обмороки позорным притворством, а единственной достойной причиной головокружения считала только удар по голове тяжелым, тупым предметом. Нынешние проявления собственной слабости ее раздражали и бесили, но поделать с этим ничего было нельзя.
