Чёрное копьё взлетает над обречённым островом, оставляя лишь крошечный ломтик развалин, где укрылись орки.
– Вот и всё, – слышит Разрушитель негромкий вздох Этлау.
Маленький желтоватый череп сгорел дотла.
Сильвия Нагваль чувствует, что сердце её, пусть даже это сердце отвратительного монстра, вот-вот разорвётся. Ей больше нечего делать и некуда бежать. С отчаянным криком она бросается прямо в несущуюся чёрную лавину, Смертный Ливень охватывает свою хозяйку, она корчится, умоляя о смерти, она надеялась, что та наступит мгновенно, но нет, и тут обман, один обман, о-о-о!..
Её собственный стон сливается с яростным гудением фламберга. Меч сотрясается, он знает последнюю цель, выше которой не знало ещё ни одно оружие.
Полярная сова тяжело взмахивает дымящимися, едва удерживающими её в воздухе крыльями. В когтях – содрогающийся фламберг. Она не то летит, не то плывёт в облаках Смертного Ливня, прямо на застывшего Спасителя.
Последнее превращение. Пусть я монстр, но меч умеют держать даже самые отвратительные чудовища.
Пусть же никто не уйдёт. Пусть Эвиал станет могилой для всех этих Сил, так любящих, подобно стервятникам, пировать над свежими трупами.
Взмах.
Чёрный фламберг, Меч Людей, не разрубает Спасителя, на первый взгляд вообще не причиняет Ему никакого вреда. Клинок просто отбрасывает Его прямо на несущуюся громаду.
В этот миг угасает маленький жёлтый череп, инквизитор мешком валится на пол, и Чёрная башня, проносясь, подхватывает с собою Спасителя, блистающая чешуя смыкается, вбирая Его в себя. Исполинский антрацитовый конус поднимается над миром, пронзая небеса, впитывая истребительный яд Смертного Ливня, втягивая в себя всю гниль, всю испорченную кровь Эвиала, оставляя на западе лишь серую гладь опустевших морей.
Кое-где грязь въелась слишком сильно.
Всё выше и выше над Эвиалом поднимается чёрное копьё. Сотрясаются основы мира; так, что корни его, ослабленные и истончённые, не выдерживают.
* * *
Для Эйвилль всё произошло почти мгновенно.
Вот лопнули последние скрепы, удерживавшие Эвиал в незримых волнах Упорядоченного. Вот мир покачнулся и поплыл – туда, к пропасти, где свет и тьма равно становятся ничем.
Вампирша вскочила, отбросив осторожность.
Обманули! Предали!
Чёрная глобула, всё ускоряя движение, начинает дрейфовать куда-то в сторону и вниз, удаляясь от упырицы. Идеально-агатовый шар, заключивший в себя правых и виноватых, победителей и побеждённых, и её, Эйвилль, законную добычу!
Незримая нить, связавшая Эвиал с Мельином, натянулась и тонко загудела.
«Что такое? – раздался холодный вопрос. – Откуда это?»
– Ты у меня спрашиваешь? – прошипела вампирша. – У меня, кого предал?
«Тебя никто не предавал, верная, – удивился Дальний. – Всё идёт по плану. Ты получишь обещанное вознаграждение. Скажи только, что это за нить? Мы заметили её только сейчас. Она не входила в первоначальные планы».
Как же они меня презирают, горько подумала упырица. Презирают настолько, что продолжают врать, когда даже и ребёнку стало бы ясно, в чём дело.
«Что за нить? Узнай», – настаивал голос.
Эйвилль выбралась из убежища – то ли ещё на что-то втайне надеясь, то ли потому, что приближавшаяся нить своими вибрациями напоминала о чём-то очень болезненном и неприятном, о гибели Артрейи и о человеке, её убившем.
Вот она, невидимая, неосязаемая – но оттого не менее прочная, нить, протянувшаяся через межреальность и Астрал; вампирша осторожно повела ладонью, стараясь ощутить её биения.
Что ж, если её обманули Дальние, ей осталась лишь одна дорога. Отомстить за созданную ею; и потом, схоронившись в глухом углу, подумать, как она сможет рассчитаться с обманщиками.
Но залог?! Они же оставили залог? Часть своей силы. Он безошибочно выведет к ним! Хедин отдаст за него многое, очень многое…
Но сперва она посчитается с убийцей Артрейи.
Нить сама укажет дорогу к нему.
* * *
Чёрное копьё, покрытое ядом Смертного Ливня, пронзало небеса Эвиала. Тяжесть Спасителя казалась почти неподъёмной; а это значит – нужно ещё, ещё и ещё больше крови.
Разрушитель видит, что Эвиал заключён в прочную, почти идеальную глобулу. Спаситель и все прочие, ворвавшиеся в него, не оставили двери открытыми, кроме…
Правь на мой огонь, Фесс.
Разрушитель глухо рычит – каждый звук знакомого голоса, звучащего уже с другого плана бытия, терзает хуже калёного железа.
Натянута нить, ровно горит сосновая ветвь, указывая путь.
И туда, в единственную точку неба, где идеальная сфера, отгородившая Эвиал от остального мира, дала крошечную слабину, и ударяет чёрное копьё.
Башня, превратившаяся в оружие, содрогается от вершины до потерявшегося в глубинах основания. Разрушитель чувствует, как кровь его хлещет из каждой поры, но копьё выдерживает удар, гром от которого разносится по всему Эвиалу.
Небо пробито навылет, вместе с Чёрной башней Эвиал покидает Спаситель.
От края и до края земли подъятые Им мёртвые валятся обратно, бессильные горсти праха.
Эвиал тоже содрогается – лишённый корней, несомый течением, он изменяет свой путь, Чёрная башня увлекает его за собой. Острие же копья пронзает Межреальность, точно следуя вдоль дрожащей нити, соединившей два сердца и два мира.
Держись, Разрушитель. Ты выгребаешь сейчас против течения, ты волочишь за собой целый мир, поползший к пропасти, что ещё хуже Разлома.
Горит огонь, натянута струна – и какая разница, чем за это придётся заплатить?
* * *
Эйвилль оглянулась.
Чудовищный гром разнёсся по окрестностям Межреальности. Антрацитовая броня Эвиала раскололась, обломки её разлетелись далеко окрест; и сам мир уже не утопал в глубине Упорядоченного, а двигался следом за вскрывшим глобулу исполинским чёрным копьём.
Попытка Дальних провалилась, чья-то воля – уж не презренных ли смертных?! – вырвала Эвиал из уготованной ему западни.
А вместе с ним и Новых Богов.
Тех, кого она, Эйвилль, предала.
Нечего врать себе, незачем обманывать: Хедин не простит. Никогда и ни за что. Он станет преследовать её до самого края мироздания, и нет такой дыры, щели, провала, где она смогла бы укрыться.
Она предала оказавшегося сильнее. Планы Дальних рухнули; Хедин одолел. И чего теперь стоят все рассуждения её, Эйвилль?
Предала. Просчиталась. Предала сильнейшего.
Вампиры не знают стыда или угрызений совести. Разве что самые мудрые из них, сумевшие возродить в себе утраченное в незапамятном прошлом.
Эйвилль словно застыла, не пытаясь убраться с пути нёсшейся прямо на неё громады.
