Они приплывали, зубоскалили, приносили вести из прибрежного города. Юный воевода советовался с Беловолосым, привыкал спрашивать мнения Полной Луны. Соль с охотой брался помогать своему молодому другу, он видел хороший знак в его полном энтузиазма интересе к жизни перволюдей. Но вот прибрежные жители уплывали, и на тюленьих островах время возвращалось в привычную колею: лежка, линька, зимовье, брачные схватки, уход на промысел. Соль изнывал от безделья, томился, что слишком долго копится ресурс. Луна, как могла, утешала его. «Сытно, мирно, преграда крепка. Чего еще тебе надо, Светлый?»
Соль и сам не знал, чего ему надо. Вот она, думал он, мирная жизнь, отдушина, которой ты так долго жаждал. Так чего же неймется тебе теперь? Знай толстей, накапливай жир, как тюлени перед долгой зимой.
Каждый рассвет он спускался к морю, разглядывал небоскат. Там она, мнилось ему, недоступная Аласта, спит под шапкой кучевых облаков, завернутая в них как в мантию. Однажды он дерзнул пробиться к ней и не сумел, теперь вынужден ждать, подгоняя неторопливое время. Ведь там, за преградой, разгадка всех тайн, мнилось ему. Великая Яблочная страна из детских сказок Луки. Однажды он, Соль, проберется туда, за завесу, преодолеет все преграды и спасет заповедную Аласту, как рыцарь из волшебных историй. Однажды он ступит на райскую землю, и сумеет выполнить, наконец, свой обет. И, может быть, тогда черный коршун вины перед всеми погибшими перестанет клевать его совесть?
Со смерти воеводы минуло три года, и город прибрежных людей осадило несметное войско несытых. Впечатленные прошлой победой Беловолосого, на этот раз они не собирались церемониться. Подгоняемые черной жаждой истреблять, топтать, выжимать все соки, они пришли с твердым намерением уничтожить непокорный город любой ценой. Или, возможно, их цель была другой изначально. Возможно, они хотели выманить Беловолосого и задавить его числом.
Как бы то ни было, Лука первым делом послал к тюленям гонцов с просьбой о помощи.
«Надо идти, Мудрая, — сказал тогда Соль. — Надо спасать».
«Иди, — безразлично отвечала Луна, на него не глядя. — Спасай. Сожри тысячи черных душ, Светлый, или погибни во имя крошечного человечьего племени. Ведь такова и есть твоя истинная суть — люди неба тебе ближе по духу, чем мы, слабые дети земли».
Соль сел на месте, где стоял. На ум приходили тысячи аргументов, но Луна не возражала ему, сидя на ложе Чиэ, в ее старой лачуге, на вершине потухшего сотни тысяч лет назад вулкана. Он смотрел на ее статный, плавный силуэт, на длинные черные, в нитках ранней седины, волосы, змеями обвившие дебелые плечи, на коралловые бусы, обхватившие полные запястья и лодыжки, на тяжелую, все еще красивую грудь, с которой однажды, когда-то случайно, он сам сосал горячее, острое, как стекло, молоко.
«Вот так, — думал он бессильно и сжимал кулаки, вперившись взглядом в занозистые, шершавые, белые от старости доски лачуги, собранной из китового уса. — Судьба сделала полный оборот».
«Нельзя», — подумал он и поднял голову, встал на ноги, чтобы выйти из темной лачуги на свет, на яркий беспощадный свет середины лета. Тюлени выслушали его просьбу, покачиваясь на волнах. Он обнял одного за шею, и тот доставил его к берегу торгового острова, за пределы завесы. Гонцы, дрожа от нетерпения, дожидались его там: не притронувшись к еде, поставленной для них перволюдьми, не смочив горла в прохладной воде ручья, бежавшего вниз по склону. Глаза их радостно засверкали при виде идущего навстречу Беловолосого, но тут же лица разочарованно вытянулись: Соль шагал по галечному пляжу нагой и губы его были плотно сжаты.
— Беловолосый, спаси!.. — заговорили наперебой гонцы, Соль помнил их еще голопузыми мальчишками, веселыми крикунами из ватаги Луки и Светланки.
— Уходите, — коротко отвечал он, избегая глядеть в их открытые, полные надежды лица. — Справляйтесь своими силами и не рассчитывайте на других.
Сказал так, и вернулся в океан.
Гонцы не верили ему, ждали целый день, наконец, погрузившись в лодки, молчаливо отплыли. За ними приплывали другие, сам Лука-воевода вместе с сестрой, впервые, сколько Соль их помнил, брат с сестрой не смеялись. Наконец, Луна отдала приказ не покидать пределов завесы, и больше с тех пор прибрежные жители не беспокоили своих первородных соседей. А вскоре и некому стало их беспокоить: уцелевшие жители подожги город и отчалили в открытое море на трех самых больших кораблях. На землях Луки, его отца и деда и сотен глядящих в глубь веков прадедов воцарились несытые. Пангея, огромный континент, пала под натиском бездны.
«Теперь за вас возьмутся», — сказал Луне Соль.
«Знаю, — отвечала она. — Уходить тебе надо. Бросить малое, чтобы спасти великое».
«Нет! — возражал ей Соль с горячностью. — Ни за что!»
«Тогда город пал напрасно. Все эти жертвы, что ты принес до сих пор, — напрасны», — голос ее звучал непреклонно, глаза, как темные кратеры, смотрели на него с постаревшего лица.
«Нет, Луна, пожалуйста, не говори так! Пожалуйста, не прогоняй!»
«Мы продержимся, Светлый. Сколько пальцев на руках, столько зим — продержимся. За это время ты точно накопишь необходимый для перехода жир. И ты перейдешь, слышишь? Ты перейдешь, и найдешь, и спасешь для всех нас Аласту. А мы будем ждать тебя. Мы продержимся столько, сколько будет нужно, чтобы ты дошел, и прошел, и освободил для нас Аласту, слышишь? Столько, сколько понадобится. Я обещаю».
Она обещала. И с тем он ушел. Но времени, чтобы достичь земли обетованной, ему понадобилось не десять лет, и не пятнадцать. Несытые открыли на него охоту, гнали, как дикого зверя, и еще одна бесплодная попытка прорваться к Аласте оборвалась немым ужасом океанских глубин. И лишь на третий, волшебный раз, он сумел преодолеть Заповедную преграду. Но оказалось, на том его злоключения не окончились. Сейчас, в самом финале, другие, такие же, как он сам, искушали его решимость иллюзией покоя.
«Плыви, — с кривой усмешкой подумал он, и наклонился над умывальником, ожесточенно скребя лицо, точно надеясь избыть тем самым похмельную оторопь. — Плыви по течению, Оки-Куруми, возлюбленный пастырь подводных стад. Плыви же и не знай тревог!»
Лука, вновь вспомнил он, выпрямляясь. Над умывальником висело зеркало, но глядеть в собственные осоловевшие глаза Солю абсолютно не хотелось. Он развернулся на пятках и направился к дивану, взобравшись на него, снял с багажной полки нехитрый свой саквояж. Швырнул туда дневник, маску. Раздумывая, о чем же забыл, он машинально перебирал в памяти лица. Светланка-Лючия — откуда это острое, горькое чувство потери? — Лука, ее солнечный братец, серое, лишенное выражения лицо Отшельника. Ассоциации затягивали вглубь, не туда: атаман О’Брайен, его мать, деревня племени черно-бурых. Черные жесткие волосы, черные юркие глаза, вежливо кланяются, гася в глазах удивление. Есть! Максимилиан, столичный знакомый Коры. А с ним и она сама, остроносая, взъерошенная, похожая на сердитого вороненка. Он рассказал ей недавно так много, что наверняка напугал; предупредил ее беречься, но как бы та по глупости чего не перепутала. Значит, нужны более серьезные меры, а память стала совсем дырявая.
Соль порылся в сумке и вытащил из бокового кармана ясеневый оберег, один из тех, которые Кора когда-то и купила. Двум сестрам, мертвой и неживой, он уже роздал по серьгам, осталась третья, младшенькая. Живая.
Поезд уже тормозил, и Соль выглянул в коридор, надеясь поймать кого-то, более подходящего статусу миссии. Никого не поймал, но и не застал ни одного праздношатающегося. Что ж, в таком случае не зазорно и самому.
Он выскользнул в коридор, подошел к дверям купе Коры.
«Остается надеяться, что ей хватит ума выглянуть на вызов одетой», — подумал он.
И громко постучал.
* * *
Кора открыла мгновенно. Она была одета и причесана, но лица на ней не было. В безвольно опущенной правой руке она сжимала утреннюю газету.
— Что стряслось? — Соль шагнул в купе.
