— О, — будто бы припомнив нечто и придав лицу как можно более игривое и беззаботное выражение, согласилась Адельхайда с улыбкой. — Ах, вот что… Да, да. Действительно, я ждала очень важных новостей… Спасибо.
Страж бросил на переданное им послание любопытствующий взгляд и, помедлив, кивнул и отступил.
— Что такое? — чуть слышно поинтересовалась Лотта, когда солдат ушел; Адельхайда исподволь огляделась, пряча клочок бумаги в кулаке, и, не найдя направленных на нее взглядов, осторожно развернула, опустив руки на колени.
Ровным, почти книжным почерком на серой бумажной поверхности было выведено всего несколько слов:
Важные сведения по твоему делу. Ты одна, у площадки торговцев, подле шатра мелочевщика. Сейчас или никогда. Две минуты. Ждать не буду.
— По какому делу? — понизив голос, уточнила Лотта, нахмурясь. — По делу с картой? По архиепископу? Или… И почему на «ты»? кто-то, кого ты знаешь?
— Не малейшего представления, — так же тихо отозвалась Адельхайда, сунув записку в перчатку. — Никто из моих не искал никакой информации, и уж тем более я не ждала ничего от кого-то постороннего.
— Пойти с тобой?
— Через полминуты, — согласилась она, бросив взгляд вокруг; на их трибуну никто не смотрел, соседи были поглощены обсуждением предстоящего поединка, и Адельхайда, помедлив, осторожно поднялась и попятилась. — К нам не подходи, кто бы там ни оказался. Встань в стороне и наблюдай.
Сойдя с возвышения, сколоченного из свежих досок, Адельхайда оглянулась, удостоверившись, что ничей взгляд не следует за нею, и торопливо зашагала прочь от ристалища, туда, где расположились многочисленные шатры торговцев. Толпу с этой части поля оттеснили, и палатка продавца бытовой мелочи угадывалась издали, украшенная привязанными к навершию разноцветными лентами. Вокруг палаток людей было множество (все-таки, нашлось и немало тех, кого происходящее вне пределов ристалища интересовало куда больше, чем вершащееся внутри него), и увидеть кого-либо, стоящего неподвижно в ожидании, было просто невозможно. Адельхайда приостановилась, всматриваясь в людскую сутолоку, пытаясь просчитать мысленно, сколько времени прошло с того мгновения, как таинственное послание было вручено стражу у трибун. «Две минуты»… Откуда и почему именно две минуты? Неведомый информатор преследуем? Известен и боится мозолить окружающим глаза? Подневолен и не имеет возможности отлучиться надолго? Может, женщина? Это объяснило бы и обращение на «ты» в письме…
Внезапно раздавшийся с трибуны вскрик Адельхайда сначала не отделила от прочих возгласов, все еще звучавших то здесь, то там, и лишь спустя два мгновения, запоздало, разум смог осознать, что это не восторженное восклицание, не возмущенный визг обиженной супруги или дочери, увидевшей под ногами полевую мышь. Кто-то именно вскрикнул, и в крике этом было удивление, замешанное на явном, неприкрытом страхе. Адельхайда обернулась, увидя, как на ближней трибуне вскочила на ноги дама в расшитом серебром пунцовом платье, указывая на то-то, что отсюда нельзя было рассмотреть, и сидящие подле нее мужчины подпрыгнули, тоже издав неподобающе испуганные восклицания. С дальней трибуны донесся еще один крик, где-то кто-то откровенно завизжал…
И грянул взрыв.
Огненный изжелта-красный смерч пронесся над трибунами, взметя к небу обломки дерева, клочья дерна, разбитую в пыль землю, словно дохнул и вырвался из-под земли огромный дракон, неведомо как схоронившийся там. Волна горячего, как кипяток, воздуха отшвырнула Адельхайду прочь, будто смятый бумажный лист, а внезапный оглушительный гром затмил шум толпы, голоса, весь окружающий мир…
Это длилось несколько мгновений, а может, минуту или вечность; время как таковое точно бы выпало из яви, как запамятованное событие давних лет. В голове звучал тонкий противный звон, тело не ощущалось вовсе, словно и не было его, словно осталось только сознание. Нескоро вернулись чувства, ощущения — в глаза ударило солнце, и стало видно, как бегут перед взором облака, затененные низкой серой дымкой; именно бегут — стремительно, точно гонимые ураганом пылинки…
Адельхайда зажмурилась, напрягшись, начиная мало-помалу чувствовать руки и ноги; рванувшись, с усилием приподнялась, сев на вытоптанной траве, видя все вокруг сквозь мошки в глазах и лишь теперь вновь начиная слышать звуки. Трещали горящие доски трибун, превращенных в грандиозный костер, кричали люди — и женщины, и мужчины, слышался детский надрывный плач, где-то поодаль грохотали конские копыта и гремели доспехи… Той части скамей и сидений, откуда она только что ушла, сейчас просто не существовало, лишь нечто бесформенное, одетое пламенем и редким дымом, простиралось по горящей земле…
Лотта…
Адельхайда вскочила на ноги, едва не упав снова, когда звенящую голову повело, и, пошатываясь, нетвердо зашагала вперед. Навстречу бежали и шли люди с перекошенными лицами, спотыкаясь, кто-то падал, кто-то кричал — просто кричал в пространство, без слов, надсадно и хрипло. Чей-то локоть больно задел плечо, едва не бросив ее наземь. Мимо прошла женщина в грязном обгорелом платье, залитом кровью; она шагала медленно, но прямо, словно по доске, молча, с отстраненным неживым лицом, плотно сжав серые, как пыль, губы. Никто не обращал на нее внимания, и она так и шла, оставляя за собою багровый след крови, льющейся из обрывка руки в узком рукаве. Ей уже не помочь, твердо подумала Адельхайда, упрямо двинувшись дальше, видя, что ноги ступают по обгорелым ошметкам тел и вязким, спекшимся бурым сгусткам. Уже слишком обескровлена, сейчас она упадет и не встанет, и слава Богу…
— Госпожа фон Рихтхофен!
Голос был незнакомым, и облик молодого рыцаря в покрытых копотью турнирных доспехах тоже не пробудил в памяти ни одного имени, и она вновь отвернулась, ища среди идущих и лежащих людей знакомое лицо.
— Госпожа фон Рихтхофен, вам нельзя туда! — с явственным испугом в голосе повторил рыцарь, приблизясь; конь косил темным глазом под ноги, но стоял ровно, не шарахаясь от мертвых и живых. — Вы идете не в ту сторону, вы не в себе, позвольте я помогу вам!
Йохан… Или Карл… Один из внутренней стражи Карлштейна; половина немецкой половины или Йоханы, или Карлы… да, собственно, неважно…
Адельхайда снова молча отвернулась, и взгляд упал на тело в когда-то светло-янтарном платье, сейчас покрытом серо-красными пятнами. Оттолкнув с пути конскую морду, она бросилась к напарнице, усевшись подле нее на траву. Со спины платье темнело гарью, но само тело уцелело — теплая бархатная накидка с шерстяным подбоем приняла на себя большую часть лизнувшего вскользь огня, однако возле плечевого сустава, войдя наискось, засела острая деревянная щепа, и из-под филлета, пропитав волосы, медленно стекали крупные алые капли.
