— Лед-буря, — нахмурилась Зоул. — Нам надо идти в лес. — Она повернулась, чтобы уйти, не обращая внимания на протесты, что все они не могут пойти этим путем.
— Это выглядит еще хуже! — Нона прищурилась. Там были фигуры — примерно дюжина людей продвигались вдоль берега дальше вниз по течению; бежали впереди бури, пробирались через кусты.
— Дарн? — Ара присоединилась к Ноне на самой высокой точке берега. — Это что, копья?
— Бежим! — Джула не привыкла отдавать приказы, но этому подчинялись все. Даже Таркакс.
Через несколько мгновений весь отряд уже мчался к дальней линии деревьев. Нона смотрела только вперед, сосредоточившись на земле перед собой. Шквал застал их всех врасплох. Только что они мчались к деревьям и темным промежуткам между ними, а в следующее мгновение ветер поднял белизну вокруг них, завывающий вихрь, нагруженный острыми осколками льда. Видимость уменьшилась до расстояния вытянутой руки, рев ветра заглушал крики и вопли. Ошеломленная и ослепленная, Нона быстро потеряла всякое чувство направления. Когда перед ней замаячило дерево, она едва не врезалась прямо в него.
То, что последовало за этим, было кошмаром — бег, укрытие и падающий лед. Через сотню ярдов слепота бури сменилась слепотой леса, сосны стояли так плотно, что Нона едва могла протиснуться между ними. Сухие ветки хлестали ее, когда она пробивала себе дорогу. Ярость ветра и треск верхушек деревьев позволяли ей слышать лишь отдаленные крики. Воображение заполнило каждое темное пространство дарнишцами с дикими глазами, ножами и топорами наготове.
Когда буря утихла, Нона почувствовала себя замерзшей, измученной, мокрой и одинокой. Час спустя она выбралась из леса и попыталась сориентироваться. В конце концов она нашла тропу и пошла по ней.
Нона тащилась вперед, согнувшись от ветра, ноги в мокрых и грязных башмаках онемели. Там и сям колеи от колес были полны бурой воды, гнилой лед под ней ломался, если она неправильно ставила ногу. Глаза следили за дорогой, мысли преследовали остальных. Возникли образы ее друзей, насаженных на дарнишские копья. Она вытряхнула их из головы. Рули и Джула убегут. Клера и Ара скормят Дарну его собственное копье. С ними все будет в порядке, и лучший способ найти их — направиться к цели. Даже если они упали в лесу, она может бесцельно бродить среди деревьев целый месяц и все равно не наткнется на них.
Нона шла по тропам с самыми явными признаками недавнего движения. Она знала, что на такой дистанции вполне достаточно направиться в сторону Серости, а ее трудно пропустить, если держаться в основном на восток и немного на север. Она проверила направление на следующий город у пожилого угольщика, стоявшего у тонкой струйки дыма, пробивающейся сквозь деревья, а потом у фермера, который вел с торфяника пару десятков оборванных коз. Фермер предложил Ноне место у очага, но она не доверяла его глазам, лихорадочно блестевшим над высокими скулами. Ни один из них ничего не знал о ее друзьях.
Нона все время высматривала новых рейдеров — на самом деле она высматривала кого угодно. Угольщик взмахнул черными от сажи руками и предупредил о дарнишских пиратах, мародерствующих на окраинах, убивающих стариков и забирающих молодых, чтобы продать их на плоть-рынках в Дарне. Но Нона не чувствовала себя в опасности. Рейдеры были у нее за спиной. Когда подул ледяной ветер, все крестьяне, кроме самых отчаянных, прервали свои труды и укрылись в домах, ожидая перемены погоды. Коридор никогда не был так пуст, как в те времена, когда дул лед-ветер, и хотя ветер мог нести в себе смертоносное лезвие, он, по крайней мере, позволял ясно видеть любого чужака, приближающегося со своими смертоносными лезвиями.
Когда свет померк и ветер снова одичал, Нона нашла каменную стену, за которой можно было укрыться. Она была построена как защита от ветра для овец, и, когда она появилась, несколько животных уже толпились там. Овцы смотрели на нее выпученными глазами с прямоугольными зрачками, совершенно ничего не понимая, но вскоре они пришли к соглашению: она будет игнорировать их, они будут игнорировать ее; все они собрались вместе, чтобы укрыться от шторма.
Стена была древней, возможно, старше, чем клочки леса поблизости, построенная в те годы, когда ветер дул слишком сильно, чтобы любое дерево могло поднять голову. Нона подумывала разбить лагерь в роще, которая тянулась вдоль ручья, но овцы предпочитали держаться подальше от деревьев, и она не доверяла их тесноте, медленному росту и бесконечному скрипу.
Нона сидела в сгущающейся темноте, закутавшись в пальто и одеяло, прислонившись спиной к стене, и слушала стоны ветра на склонах, пение ветра среди деревьев и резкий шепот ветра между камнями. Овцы вокруг нее переминались раздвоенными ногу, пытаясь прижаться ближе друг к другу.
Небо прояснилось. Она съела половину оставшейся еды — черствый хлеб и вареное яйцо — и заснула голодной.
Ветер говорил сквозь ее сны, иногда вырывая ее из них, только чтобы выпустить в следующий. И хотя каждый сон отличался от предыдущего, какая-то темная нить, дикая и полная ни с чем не связанной радости, пронизывала их всех, соединяя один с другим. Одна извилистая линия, разделяющая и соединяющая, идущая непрерывно, как струящиеся буквы с пера Сестры Чайник; она выписывала слово за словом, пока слова не превратились в реку, а река — в историю, а история — в ее жизнь.
Сон исчез, настолько, что она с трудом могла быть уверена, что это вообще был сон, но нить осталась, нить была Путем, и Путь привела ее к этому моменту. Нона открыла глаза. В восточном небе виднелся едва заметный намек на сияние. Она проспала фокус луны, несмотря на шевеление и хрюканье овец, ветер и мокрый снег. Где-то в ночи ясный звук прорвался сквозь голос ветра. Металл о металл. Нона медленно опустилась на колени и заглянула в щель между двумя камнями на вершине стены. Слева от нее хребет казался черным пятном на фоне самого темного серого неба. Справа от нее поле спускалось к тонкому ручью и редкой рощице.
У линии деревьев ее внимание привлекла сложная тень. Она смотрела, прищурив глаза. Ничего нет лучше ночного темного леса, чтобы взять вашу фантазию и придать ей форму. Никого. Только черные силуэты и тишина. Тем не менее, одна за другой овцы покидали укрытие стены и бежали вдоль склона к гребню.
Нона не последовала за ними. У нее не было причин выходить из укрытия, не было причин предлагать движение любому врагу, который мог там скрываться.
Свет зари распространялся с мучительной медлительностью, он коснулся одного предмета, сделав его из черного серым, коснулся другого, сделал две ветви из одной угрожающей руки и наполовину упавший ствол из молчаливого и бдительного монстра. Когда солнце осветило гребень, оно принесло с собой намек на зелень, покрытую тонким и пятнистым льдом. И все же, хотя свет приближался с каждой минутой, он не мог придать смысл темной путанице там, где первые деревья выходили из поля.
Нона втянула резкий и холодный воздух сквозь зубы. Эта складка была коленом мужчины, следующая — рукой, изгиб — щитом. Возможно, с полдюжины из них лежали, растянувшись в смерти, запутавшись в подлеске, одна рука была поднята среди колючих колец шиповника.
Что же делать? Двигаться дальше, ничего не узнав? Исследовать и обменять риск на знание? Нона окинула взглядом гряду холмов, потом снова уставилась в непроницаемый мрак между деревьями. Кто угодно мог наблюдать... но зачем?
Она призвала ясность. Мысленно она начала жонглировать, направляя свои руки к этой задаче, направляя каждый шар по необходимой дуге. Сначала три мяча, узор, которому, как она видела, Амондо пытался обучить деревенских детей, затем четыре, узор, который он использовал, когда дразнил публику, привлекая ее к своему представлению. Затем пять, с которыми жонглер блистал, и шесть, с которыми он боролся, потея и волнуясь — они увенчивали его представление. К девяти мир вокруг нее был заключен в кристалл, не став более контрастным — тени не стали светлее, детали не увеличились; тот же самый мир, но другой. Она стояла, и все вокруг кричало о своем значении, каждая часть головоломки раскрывала свои секреты. Она шла в свирепой ясности, которая жгла глаза. Ничего не изменилось, но все изменилось, и в мире больше не было места, где можно было бы спрятаться от Ноны Грей.
