Грасни перестала советовать мне гулять, но навещать продолжала. Она приносила сладости и фрукты от Деллены, давала книги, которые я не читала. Она говорила со мной о невинных вещах (ранние заморозки, узлы, которые появлялись у нее в волосах в ту же минуту, как она переставала их расчесывать), а иногда просто молча сидела рядом. Я хотела говорить о другом. Я хотела рассказать ей все, начиная с матери, которая положила в руку Хозяйки мешочек монет, и заканчивая тем, как я размешивала котел, задыхаясь от запаха плоти, волос и костей Селеры. Я хотела спросить: «Ты все еще любишь Силдио?» и «Как госпожа Кет?» Я хотела услышать ответы. Но почти не говорила даже теперь, когда могла.
Так было до одного холодного утра, когда Грасни поднялась, чтобы уходить.
— Силдио сказал мне, что произошло с Мамбурой и Раниором. А что с остальными? Что с ними было после холма? — Внезапно я захотела это узнать, хотя вряд ли понимала, почему.
Она нахмурилась — задумавшись, не разозлившись.
— Король Халдрин лежит в королевских гробницах, — медленно ответила она. — Бардрем — в могиле простолюдинов за северной стеной. Я сказала, что ему полагаются более достойные похороны, учитывая, что это он привел короля Халдрина на холм. И другие думали также, но новый король не согласился.
Она замолчала. Посмотрела на меня почти просительно.
— А Телдару?
Она прочистила горло.
— Король Деррис велел сжечь его за городом. Приказал собрать пепел в ящик и оставить в доме вместе с другими…
До сих пор я видела, как она подыскивает слова, только в ночь, когда она просила меня о прорицании.
— С Мамбурой, — сказала я, — с Раниором. С Селерой. Лаэдон умер по-настоящему, поскольку его воссоздавал один Телдару. Но другие еще живы — их воссоздавала и я. — Я перевела дух. — Деррис знает, что они не могут умереть, пока я жива. Он не хочет, чтобы они были рядом с замком. Так что и Телдару в том доме… да, это идеальное место. Оно и раньше было гробницей.
Я не знала, зачем говорила все эти вещи, и не знаю сейчас. Они жили во мне, дожидаясь подходящего момента, чтобы меня удивить, как прежде удивляла ложь.
— Я слышала, он пытался сжечь и их, — поспешно сказала Грасни. — Но ничего не получилось. Их кожа слегка расплавилась и только. Они продолжали моргать. Поэтому он потушил огонь и велел унести их. Я не должна тебе рассказывать — наверное, это слишком тяжело…
— Нет. — Я улыбнулась. — То есть да, но не беспокойся…
Грасни молчала, но я видела, что она хочет сказать что-то еще.
— Нола, — наконец, произнесла она, — когда я вернулась, когда сказала, что мне жаль, ты ведь понимаешь, что я имела в виду? Я просила прощения за то, что сбежала от тебя. За то, что рассказала госпоже Кет. Что ничего не поняла.
Я покачала головой.
— Как ты могла? Это был кошмар. Такое лучше не понимать. Но да, я знаю, что ты имела в виду.
Она задержалась в дверях, и я поторопила ее, спросив, что подумает Силдио, а потом засмеялась, увидев, как она покраснела. Грасни ушла, и я прислонилась к двери. Я смотрела на маленький робкий огонь в очаге, на тени, которые падали на спящего пса и ребенка.
Птица, однако, не спала.
— Уджа, — сказала я, — мы идем гулять.
* * *
Северные ворота были гораздо меньше остальных. Над их приземистыми башнями не развевались флаги, двери висели криво. Я приложила руку к неровному краю створки, глядя на зимний свет и замерзшую землю, на насыпи по обе стороны дороги. Я знала, что холмы покрыты снегом. Возможно, под одним из них лежала моя мать и некоторые ее дети; лежала Ларалли, которую я до сих пор видела во сне. Все умершие простолюдины Сарсеная, рядом друг с другом, безымянные.
Я покинула город. Казалось, что следующий шаг приведет меня к замку, что Телдару вернет меня назад, пусть даже сам он мертв. В конце концов, другие части проклятия остались. Но я шла и шла, а голова кружилась от просторов и порывов ветра, когда мимо пролетала Уджа. Я остановилась, увидев холм с недавно взрытой землей. Земля была жесткой, холодной, рыжей глиной, и лишь одно место светилось ярко-розовым. Я присела и увидела красный фрукт, очищенный и вырезанный в форме длинной конусообразной раковины. Я прикоснулась к нему и почувствовала твердые крупицы сахара. Сжала кулак, и ногти вонзились в ладони.
«Кто оставил это для тебя, Бардрем?», подумала я, а потом в голове осталось только его имя. Я пыталась вспомнить все его возрасты и имена, все слова, которые он прятал на бумаге и вырезал на жареных картофелинах, но эти попытки лишь отдаляли его. В груди горели слезы, но я не плакала. Уджа провела клювом по моим волосам и заворковала; я разжала кулаки и толкнула ее. Она вперевалку отошла к дороге и встала. Когда я присоединилась к ней, она вновь взлетела, будто указывая путь.
Той ночью я беспокойно вертелась под одеялом; мне снились какие-то обрывочные фрагменты, которые я забывала, как только просыпалась. Я спала, открывала глаза и снова засыпала, и так до середины ночи, когда внезапно села на кровати, задыхаясь, словно собиралась закричать. Борл и Лаиби спали. Уджа сидела у очага, поглядывая на меня.
— Уджа, — сказала я. — Прости за вечер. Если ты злишься, оставайся здесь, но мне надо сходить кое-куда еще.
* * *
Я вышла через задние ворота — конечно, ведь была ночь, и мое лицо скрывал капюшон плаща, а ноги находили путь без подсказок разума. Уджа взлетела, как только мы вышли из замковых стен, я была одна (не считая Борла), и только тогда мой ум велел ногам: вперед.
В городе было много пожарищ; в те ночи, когда мы с Телдару шли мимо них, я почти ничего не видела. Я проходила мимо домов и лавок без крыш, мимо зданий, разрушенных до самого основания. Черные груды камней, покореженный металл. Все это его дела, и мои. В руке я держала лампу.
Дом выглядел также, не считая того, что теперь ограду украшали голубые и черные траурные ленты. Уджа сидела на воротах; увидев меня, она скользнула к мостовой и вставила клюв в замок. Он со щелчком открылся. Ворота слегка скрипнули, я огляделась, но улица была пуста.
Уджа посмотрела на меня, когда мы встали у входной двери.
— Ну? — сказала я. — Что? Чего ты ждешь?
Конечно, я знала, чего — мне даже не нужно было смотреть в теплый янтарь ее глаз. Однако я посмотрела и улыбнулась.
— Это правильно. Это то, что я должна сделать. Пожалуйста, помоги мне — ты ведь так хорошо это умеешь.
Она открыла дверь, и мы скользнули внутрь.
Запах был таким отвратительным, что меня затошнило. Пахло хуже, чем прежде — или, быть может, тогда я к нему просто привыкла. Я вытерла слезящиеся глаза и подняла лампу. Все выглядело по-старому. Впрочем, на полу рядом с входной дверью стоял ящик — небольшой, сделанный из черного дерева. «Они не внесли его внутрь, — подумала я. — Поставили здесь и захлопнули дверь».
