Тут стеклянный шар закачался взад и вперед, и послышался мелодический звук, будто дыханье ветерка коснулось струн арфы. Но скоро звук обратился в слова:
Пулно, жизнь еще не вся,
Вдалеке надежда светит,
Луч дрожит, во тьме скользя,
Трудно, мастер, жить на свете,
Душат старой клятвы сети?
Веруй! Выведет стезя!
Уврачует раны эти
Та, чьих слез забыть нельзя.
«О милосердное небо! ― пробормотал старик трясущимися губами. ― Это она сама, это она говорит со мной с высоты небесной; ее уже нет среди людей!» Тут снова послышался мелодический звук и еще тише, еще отдаленнее зазвучали слова:
Не подвластен смерти тот,
Чья любовь, как жизнь, богата,
Кто в слезах встречал восход,
Дольше видит свет заката.
Близок час твой: все утраты,
Все печали он сметет.
Смей, верши, исполни свято
Все, что небо ниспошлет!
То усиливаясь, то вновь затихая, сладостные звуки убаюкали старика, и сон осенил его своими черными крылами. Но во тьме, сияя прекрасной звездой, ему снилось минувшее счастье, и Кьяра вновь лежала в его объятиях, и оба вновь были молоды и счастливы, и никакие злые духи не омрачали их любви.
(Издатель должен заметить благосклонному читателю, что здесь кот снова начисто выдрал несколько макулатурных листов, и оттого в этой истории, полной пробелов, снова образовался пробел. Но, судя по номерам страниц, недостает только восьми колонок, где, по-видимому, нет ничего особенно важного, так как последующее, в общем, достаточно согласуется с предыдущим. Итак, дальше идет:)
...не мог ждать. Князь Ириней был заклятый враг всяких необыкновенных происшествий, особенно же когда от его собственной персоны требовалось поближе ознакомиться с делом. Поэтому он взял из табакерки двойную понюшку, как делал обычно во всех критических случаях, уставился на лейб-егеря знаменитым, пронзающим фридриховским взглядом и сказал:
― Лебрехт, уж не лунатик ли ты? Видишь призраки, поднимаешь какой-то непотребный шум!
― Светлейший государь, ― ответил очень спокойно егерь, ― велите прогнать меня взашей, как самого что ни на есть негодяя, коли я вам рассказал не всю правду, до самой точки! Я повторяю вам без страху, без утайки: Руперт ― распоследний мошенник.
― Как, Руперт? ― воскликнул князь, разгневанный донельзя. ― Мой старый кастелян, пятнадцать лет верно служащий княжескому дому, никогда не допустивший ржавчины ни на одном замке, ни разу не позабывший вовремя отпереть и вовремя запереть двери, и он ― мошенник? Лебрехт, ты с ума сошел! В тебя вселился бес! Сто тысяч дья..!
Князь запнулся, как всегда, когда он ловил себя на проклятиях, противных всем княжеским благоприличиям. Лейб-егерь воспользовался этим мгновеньем и поспешил вставить:
― Светлейший государь изволите горячиться и ругаться так страшно, а все ж молчать нельзя и правду сказать надобно.
― Кто горячится? ― сказал князь, успокоившись. ― Кто ругается? Ослы ругаются! Я желаю, чтобы ты повторил мне все как можно короче, дабы я мог изложить суть дела на тайном заседании моим советникам для подробного обсуждения и постановления о необходимых мерах. Ежели Руперт и вправду мошенник, то... ну, это мы увидим потом.
― Я ж говорил, ― начал лейб-егерь, ― когда я вчера с факелом провожал фрейлейн Юлию, тот самый человек, что уже давно здесь повсюду шатается, прошмыгнул мимо нас. Постой, думаю я, уж я поймаю тебя, дьявола; провожаю я, стало быть, милую фрейлейн наверх, тушу свечку и становлюсь в темное место. Прошло немного времени, и тот человек вылезает из кустов и стучится в дверь. Я подкрадываюсь туда. Вот дверь открывается, и выходит девушка, и с этой девушкой чужак исчезает в доме. Это была Нанни. Вы ведь знаете, светлейший государь, красотку Нанни, ну ту, что у госпожи советницы?
― Coquin! [157] ― воскликнул князь. ― С высокими венценосными особами не говорят о «красотке Нанни»; но продолжай, mon fils! [158]
― Да, красотка Нанни, ― продолжал егерь, ― и я никак не думал, что за ней водятся такие глупости. Стало быть ― просто любовные делишки, и больше ничего, думаю я себе, и невдомек мне, что тут кроется еще что-то. Так и стою возле дома. Прошло немало времени, госпожа советница возвратилась домой, и только это она вошла в дом, как наверху открывается окно и выскакивает чужак ― до чего ж проворно! ― и прямехонько на красивые гвоздики и левкои, те, что за оградой; сама фрейлейн Юлия за ними ходит, точно за малыми ребятами. Садовник ― тот прямо разбушевался, он на дворе ждет с разбитыми горшками и хотел сам подать жалобу светлейшему государю. Но я его не впустил, потому как бездельник уже спозаранку под мухой...
― Лебрехт, это слишком смахивает на имитацию, ― перебил князь лейб-егеря, ― то же самое происходит в опере господина Моцарта, называемой «Свадьба Фигаро», которую я видел в Праге. Не уклоняйся от истины, егерь!
― Но я каждое словечко могу подтвердить под личной присягой, ― продолжал Лебрехт. ― Молодчик свалился, и я хотел было его схватить, но он быстрее молнии вскочил и помчался что есть духу ― куда? Ну как вы думаете, светлейший князь, куда он помчался?
― Я ничего не думаю, ― ответил важно князь, ― не тревожь меня докучными вопросами о моих мыслях, егерь, и повествуй спокойно, пока не завершишь свою историю! Тогда уж я начну мыслить.
― Прямо в нежилой павильон улепетнул тот человек, ― продолжал егерь. ― Да, нежилой! И только постучался в двери, внутри стало светло и к нему навстречу выходит не кто иной, как честный и верный господин Руперт, вводит чужака в дом и снова накрепко запирает двери. Вот видите, светлейший повелитель, Руперт водится с чужеземными опасными гостями, и замышляют они что-то недоброе, иначе б не прятались. Кто знает, на что они метят; может, эти негодяи подстерегают здесь в тихом, спокойном Зигхартсгофе моего светлейшего князя?
Так как князь Ириней считал себя необыкновенно значительной княжеской персоной, то естественно, что ему по временам чудились всяческие дворцовые интриги и злокозненные преследования. Поэтому от последнего открытия егеря словно камень лег ему на сердце, и на несколько мгновений он погрузился в глубокое раздумье.
