– …Дьявол меня расстреляй! – в свойственном ему духе подтвердил эту мысль Скорцени.
– Впрочем, если вам удастся встретить там двойника Гиммлера, передайте ему привет от оригинала,- но при этом выскажите ему все, что думаете о настоящем Гиммлере. По если говорить серьезно, то попытайтесь выяснить, что они намерены делать со своими двойниками, их реальные намерения, а также степень подготовленности этих эрзац-вождей.
– Я так понимаю, что вопрос, прежде всего, заключается, том, где именно эти двойники будут править: в Германии или в Рейх-Атлантиде.
– …Поскольку, Скорцени, от этого будет зависеть очень многое: и в судьбе нынешнего руководства рейха, и в судьбе нынешней Германии.
– Я понимаю это, как, очевидно, понимает и господин оберст-фюрер Шутцштаффель Гитлер43,
Услышав из уст Скорцени этот давно всеми призабытый чин Гитлера в войсках СС, Гиммлер замер от удивления. Уж от кого-кого, а от Скорцени, известного своим скептическим отношением к чинопочитанию, услышать этот чин фюрера он не ожидал. Заметив это его замешательство, Скорцени ухмыльнулся про себя, сохранив при этом мертвенно-невозмутимое выражение лица. Он знал, что Гиммлер не любил, когда кто-либо из старой гвардии СС вспоминал о том, что в этой организации существует более высокое должностное лицо, чем сам он, Гиммлер.
К тому же, Скорцени еще хорошо помнил реакцию самого Гитлера на упоминание его чина. Она была почти такой же, как и у Гиммлера. В свое время Гитлеру действительно был присвоен этот самый высокий чин СС, однако он не мог припомнить, чтобы кто-либо когда-нибудь обращался к нему с его упоминанием. Мало того, постепенно утвердилось мнение, что носителем самого высокого чина в СС является рейхсфюрер Гиммлер. И фюрера приятно удивило, что первый диверсант рейха знает и помнит о том, кто именно находится на вершине иерархической лестницы в СС. Это имело принципиальное значение именно сейчас, когда его отношения с Гиммлером становились все более прохладными.
– Что же касается вашей миссии, Скорцени, – продолжил тем временем Гиммлер, но уже более жестким, официальным голосом, – то надеюсь, что разоблаченных разведчиков казнить у них не принято, – озарил он свое лицо въедливой ухмылкой. – А если и казнят, то без средневековых пыток. Когда-нибудь германские историки так и будут говорить: «А вот во времена великого гуманиста Генриха Гиммлера…»
– Не позволь нам, Господь, услышать, что о нас, «великих гуманистах», будут говорить когда-то историки, – покаянно взмолился самый страшный человек Европы.
– Но ведь что-то, же они вынуждены будут говорить.
– Причем самое страшное для нас, что, говоря всё то, что они думают о нашем времени, они уже не станут опасаться ни гестапо, ни концлагерей.
– Но вы-то их все еще опасаетесь, а, Скорцени? Или уже нет? Может, я уже что-то упускаю из виду?
Февраль 1939 года.
Перу. Вилла «Андское Гнездовье»
в окрестностях Анданачи.
Страшный крик этот, похожий на вопль предсмертного ужаса, Грэг Микейрос услышал как бы в полусне, но даже в этом состоянии сразу, же узнал голос Оливейры. Уже окончательно проснувшись, он какое-то время все еще лежал с закрытыми глазами, считая, что это ему почудилось. Грэг лежал и ждал, что крик повторится или же он вновь, и теперь уже на самом деле, проснется и поймет, что это ему приснилось.
И крик действительно повторился. Однако в этот раз кричала не Оливейра. Со двора, откуда-то от ущелья, через открытое окно до него донесся короткий, хриплый крик, очень похожий на рычание смертельно раненного зверя.
Вскочив, Микейрос бросился к окну, но, поскольку из него открывалась лишь незначительная часть обрамленной крутыми берегами-скалами долины, разглядеть что-либо он так и не смог.
– Эй, кто там?! – крикнул он, однако, не дожидаясь ответа, сорвал со стенды еще с вечера заряженную винтовку и, не одеваясь, бросился по ступенькам на первый этаж.
В доме было тихо. Резким ударом он открыл дверь и уже скрыльца огляделся: два каменных идола – у деревянной арки ворот, орел с широко распахнутыми крыльями – над скалой, с которой ниспадает водопад… Наверное, захотелось пить, но крик вспугнул его, Ага, вот… Неподалеку от водопада, над обрывом – фигуры двух мужчин, с остервенением, хотя и молча, набрасывающихся друг на друга – в попытке сбить с ног, рассечь, затоптать. Что это за люди, почему дерутся, и в кого он должен был целиться из винтовки, которую воинственно сжимает в руках – ничего этого Микейрос пока не знал.
Не отводя взгляда от этих двоих, он сошел с крыльца и осторожно, пригибаясь, словно охотник, подкрадывающийся к занятому добычей, а потому потерявшему бдительность зверю, начал приближаться к ним. Однако, дерущиеся действительно не замечали или попросту не желали замечать хозяина этого двора, пусть даже вооруженного. Похоже, они так увлеклись своими убийственными приемами, что никакое оружие впечатления на них не производило.
– Кто вы? – крикнул Микейрос, но в, то, же мгновение заметил неподалеку от дерущихся, рядом с водопадом, Оливейру. Она лежала вниз лицом, резко подогнув ногу, будто споткнулась, упала и теперь собиралась подняться. Вот только почему-то медлила.
Мгновенно забыв о бойцах, Микейрос бросился к жене, перевернул вверх лицом, припал к груди и, уже поняв, что произошло, дрожащей ладонью вытер ее запыленное лицо, на котором смерть еще даже не успела оставить своей страшной печати. Еще даже тень ее не легла на это удивительно красивое лицо сорокалетней женщины, красота которой каждый день возрождалась ледяной прохладой горного водопада.
– Оливейра!… – испуганно прошептал он, осматривая ее плечи, грудь, пытаясь найти рану или что-то такое, что послужило причиной ее гибели. – Как это случилось, Оливейра?! – шептал Микейрос, сотрясая ее за плечи, хотя понимал, что она уже ушла от него, ушла навсегда
Рядом, в каком-то шаге от тела жены, лежал разбитый кувшин, и из-под его черепков еще струилась тоненькая струйка воды. Грэг дотянулся до одного из этих черепков, поднял голову Оливейры и попробовал влить в рот остатки воды. Сейчас он не смог бы объяснить, зачем делает это. Чисто инстинктивное желание спасать, во что бы то ни стало спасать! И только тогда заметил, как неестественно посинела шея жены возле сонной артерии. Опухла и посинела, словно кто-то рубанул ее тупой стороной сабли.
– Стреляйте, Микейрос! – вдруг донесся до него голос Ко-дара, – Стреляйте!
Микейрос опустил голову Оливейры и резко оглянулся. Теперь он увидел рыцаря ордена космических братьей в одном из тех двоих, что все еше продолжали схватку. Кодар стоял, полусогнувшись около самого края обрыва и, наверное, не мог опомниться после удара ногой, нанесенного ему противником, который, тоже обессилев во время боя, все же опять по-кошачьи приближался к Кодару, готовясь к решительному прыжку
