Достав перочинный нож, Хоэгботтон наклонился над столом и осторожно сдвинул лезвием один лист газеты, чтобы посмотреть на дату: день Безмолвия. Дата его ошеломила. Он отодвинул стул, принадлежавший скорее всего Самуэлю Хоэгботтону, и медленно на него опустился. Поглядел на приборы, у которых сидели его дочь и жена. Дочитал до конца газету: статьи про волнения в порту, про подготовку к переработке небывало богатого улова пресноводного кальмара, который должен привезти рыболовецкий флот; краткое сообщение Труффидианского Предстоятельства о кощунстве в соборе; кроссворд. Внезапное дуновение, перемещение воздуха, недоуменный взгляд жены… И в это последнее мгновение он поднял глаза от газеты, чтобы увидеть… Что? Увидеть серошапок или нечто много худшее? Испытал ли Самуэль Хоэгботтон удивление? Ужас? Восхищение? Или его самого, его жену и дочь забрали так быстро, что у них вообще не было времени что-либо испытать?
Хоэгботтон вновь скользнул взглядом по столу, остановился на бутылке портвейна. Стакан до половины полон. Подавшись вперед, он его осмотрел. Жидкость внутри испарилась, превратилась в тинистый осадок. На краю стакана был видел слабый отпечаток крошечных губ. Пробка плотно вбита в горлышко бутылки. Новая загадка. Неужели портвейн налили после Безмолвия?
За бутылкой настал черед вилки с насаженными волокнами мяса. С какой точки ни посмотри, они как будто взялись вовсе не от курицы на тарелке.
Он отпрянул, как от внезапно пришедшей ему в голову мысли, так и от самой вилки. Его взгляд привлек тусклый блеск на полу. Очки Самуэля Хоэгботтона. Смятые в жалкую восьмерку, насаженную на длинную прямую с двумя «подковками» на концах. Глянув на часы, Хоэгботтон почувствовал, как множатся вопросы, будто он сидит не просто на стуле Самуэля Хоэгботтона, но на стульях тысяч пропавших, и всматривается в темноту, пытаясь увидеть то, что видели они, узнать то, что они узнали.
Когда, спотыкаясь и ловя ртом воздух, он выскочил из дома, ребенок все еще плакал. Хоэгботтон побежал, давя ботинками обломки кирпича и щебня. Бежал через высокие сорняки. Бежал мимо зданий с известковым раствором из костей. Перелез через забор, где табличка говорила, что сюда нельзя лазить. И не останавливался, пока не достиг знакомой брусчатки на самом дальнем конце бульвара Олбамут. А тогда, задыхаясь, привалился к стене, но давление в висках осталось, и случайная мысль засела у него в голове точно болезнь. Что видел Самуэль Хоэгботтон? И обязательно ли надо потом бесследно исчезнуть, чтобы это увидеть?
Вот как это началось — с розысков по остывшему сто лет назад следу. Поначалу он убедил себя, что просто использует подвернувшуюся выгоду: скупает содержимое заколоченных домов, чинит то, что пришло в негодность, и перепродает через свой магазин. Он начал с квартиры Самуэля Хоэгботтона, наняв рабочих, чтобы они перенесли обстановку столовой и расставили ее в комнате, прилегающей к его конторе. Рабочие расположили предметы в точности так, как они лежали или стояли, когда он впервые увидел их. Хоэгботтон часами сидел в комнате, пристально изучая каждый отдельный предмет: бутылку портвейна, тарелки, приборы, брошенные на стулья салфетки, но никакие больше озарения его не посещали. Через несколько месяцев он смахнул с мебели пыль, починил стол, стулья, восстановил все, кроме газеты, так, как оно, вероятно, было в день Безмолвия. В часы уныния он чувствовал, что своими поступками вот-вот накличет новое Безмолвие, и все равно ни на шаг не приблизился к ответу.
Вскоре даже заброшенные квартиры утратили над ним свою власть. Он входил вслед за рабочими и обыскивал старые, скудно освещенные помещения, откуда давно уже выветрилось то, что некогда наполняло их жутковатым напряжением. Он перестал приобретать такие предметы, хотя в определенном смысле было слишком поздно. Ангдом, Слэттери и им подобные уже начали на него клеветать, распространяя слухи о его намерениях и состоянии рассудка. Они осложняли ему жизнь, но, не обращая внимания на их колкости, он выстоял.
Хоэгботтон не сдался. Когда мог, покупал предметы, хоть как-то связанные с серошапками, надеясь найти ответы, которые утолили бы его любопытство. Он читал книги. Он говорил с теми, кто, пусть смутно, но помнил, что рассказывали им про Безмолвие старики. А потом, наконец, прорыв: череда зверств в одном особняке за другим, и благодаря им он подошел к разгадке ближе, чем когда-либо раньше.
Закончив читать гроссбух, Хоэгботтон допил последний глоток портвейна, который себе налил, и вышел из комнаты как раз вовремя, чтобы услышать, как колокольчик возвещает о приходе покупателя. Вернув книги на место, он уже собирался запереть дверь в столовую Самуэля Хоэгботтона, как ему пришло в голову, что много надежнее будет отнести клетку туда. Взяв ее (ручка показалась ему горячей на ощупь), он вернулся в комнату, где поставил клетку на дальнем конце стола. Затем запер дверь, убрал ключ в стол и пошел позаботиться о нуждах клиента.
4
Той ночью он занимался любовью с Ребеккой. Черный шрам поблескивал в свете ее глаз, которые на пике блаженства горели так ярко, что спальня, казалось, перенеслась из тьмы в день. Кончая в нее, он почувствовал, что рубец ее шрама словно бы входит в него. Ощутил это экстатической дрожью, пронзившей его мускулы, его кости, его сердце. Она выкрикнула его имя, провела ладонями по его спине, по его лицу, ее глаза сверкали от наслаждения. В такие минуты, когда в него по каплям проникала ее странность, он терзался от внезапных приступов страха, что вот-вот потеряет себя, вот-вот забудет свое имя. Тогда, как вот сейчас, он садился на краю кровати, и все мышцы у него в спине сводило от ужаса.
Она достаточно хорошо его знала, чтобы не спрашивать, в чем дело, но в одурманенном сне, когда свет ее глаз тускнел до удовлетворенного блеска, просто говорила:
— Я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю, — сказал он. — У тебя в глазах светлячки.
Она рассмеялась, но он говорил всерьез: целые города, целые миры пульсировали в этих глазах, намекая на бытие за гранью земного.
Что-то в ее взгляде напомнило ему женщину без рук, и он отвернулся к окну, которое, хоть и было закрыто, пропускало настойчивый стук дождя. Бабушкино наследство все еще лежало в тени на каминной полке.
На следующий день, сидя в комнате Самуэля Хоэгботтона, проверяя накладные на экспортированные на прошлой неделе товары (сафнатские карнавальные маски, редкая никейская мебель угорьного дерева, ожерелья, изготовленные очередным туземным племенем, обнаруженным в сердце великих южных тропических лесов, — все предназначено для отсылки в Морроу), он заметил нечто странное. Резко втянул в себя воздух. Отодвинул стул и встал.
