— Иди спать. Я подежурю, — проговорил он.
— Эта старуха…
Бродяга кивнул, показывая, что понимает его, а затем добавил:
— Она чего-то недоговаривает.
— Зачем-то она ведь нам помогает.
— Конечно, у нее не может не быть своего интереса. Но, думается мне, по большей части это — любопытство. Сам подумай: для нее мы — по меньшей мере, пришельцы с другой стороны горизонта.
— Мне кажется, она нас боится.
— Вполне возможно. Ведь мы явились из проклятой земли. Мало ли что мы могли принести с собой. А что если беду, которая спешит следом?
— Она ведьма.
— Вот именно. Нам повезло.
— Повезло?! — не выдержав, вскричал Аль.
— Конечно. Вряд ли кто другой пустил бы нас в свой дом…Знаешь. Мне тут пришла в голову мысль. Будет лучше, если мы не станем рассказывать всякому встречному нашу историю. Странники и странники. Мало ли людей бродит по свету в поисках лучшей доли?
— Возможно… — он задумался, после чего кивнул: — …Ты и прав.
— А то ведь не дойдем. Твой брат считает, что самую большую опасность для нас представляет содержимое сумок, я же думаю, что хранящееся в наших головах пострашнее будет.
Алиор взглянул на друга с долей удивления и даже уважения.
"Брат прав: дорога изменяет всех. Даже тех, кто, казалось бы, был просто не способен измениться".
Лот повзрослел, стал не просто серьезнее, но и как-то… поумнел, что ли. Ведь прежде он казался совершенным дураком, не видевшим дальше собственного носа, вернее — желудка. И вот…
— Нам нужен этот отдых, — между тем продолжал бродяга.
— Но утром мы вновь отправимся в путь, — набычившись, хмуро проговорил царевич.
Собеседник взглянул на него с долей сомнения. Его взгляд словно говорил: "Неужели ты не понимаешь, что это невозможно?" Вслух же он произнес:
— Аль-си серьезно болен. Ведьма взялась его вылечить, но на это потребуется несколько дней.
— Но у нас нет лишнего времени!
— Брось, несколько дней — это не годы.
— Нет!
— Подумай сам: с больным на руках мы будем двигаться куда медленнее, чем могли бы! Мы наверстаем эти дни прежде, чем дойдем до столицы!
— Ладно, давай не будем об этом, — нахмурившись, поспешил прервать начавший злить его разговор Аль. — В одном старуха точно права: утро вечера мудренее.
— Давай, отправляйся спать.
— Я лучше здесь, — он прислонился спиной к одному из столбов, на которых держалась резная крыша крылечка, устроившись поудобнее, укутался в плащ.
— Как хочешь, — Лот не возражал. Он и сам чувствовал себя не совсем уютно в жилище ведьмы. Но и снаружи было не лучше. Мало ли какие чудища могли бродить вокруг. Поэтому он был рад, что ему не придется сидеть в полном одиночестве. — Ты прости, если порой я буду пытаться с тобой заговорить. Не отвечай на глупые вопросы. Вообще не обращай на меня внимание. Продолжай себе спать. Это я сам с собой говорить буду. А вслух — чтобы не сидеть в тишине. Хорошо?
Ответом ему была тишина. Взглянув на собеседника, он улыбнулся:
— Спит…
Он летел, словно на крыльях ветра. Вперед. Быстрее. Быстрее.
Сердце бешено билось в груди от нетерпения, которое с каждым мигом росло.
— Отец! — закричал Аль, едва переступив порог отчего дома. И его голос понесся вперед, подхваченный гулким эхом.
Звук налетал о стены, разбиваясь на осколки, которые, не останавливаясь на месте, ни на миг не затихая, продолжали свой беспорядочный полет во мрак, в который было погружено все вокруг.
Юноша ничего не видел — его глаза залил пот, залепили мокрые пряди спутавшихся волос. Ему бы смахнуть их с лица, но у него не было времени и на это.
Алиор считал, что знает этот дворец как свои пять пальцев. Однако же, он вновь и вновь налетал на встававшие перед ним как из-под земли колонны.
Один раз он чуть не расшиб себе лоб. Во всяком случае, удар был достаточно сильным, чтобы остановить его и, стало быть, позволить, наконец, оглядеться вокруг.
И этого хватило, чтобы он, ошарашенный, застыл на месте, более не думая о том, чтобы продолжать свой путь.
Аль был у себя дома и, в то же время — неведомо где. Погруженные в полумрак залы были не просто покинуты, они были совершенно мертвы и холодны, словно в них никогда и не было жизни. Полы словно скрылись под толстым слоем снега, который, в отсутствии света, лишился своего блеска и белизны, став серым и тусклым, похожим скорее на пепел давно отбушевавшего, успевшего забыться пожара. Стены причудливым рисунком покрывал лед, скрывая створки оказавшихся закрытыми в миг прихода мороза дверей, замуровывая их навек. Но некоторые из дверей были открыты и путь вперед оставался. Вот только в глазах странника это выглядело так, словно его специально ведут куда-то.
В ловушку?
Юноша на миг прикусил губу. Его глаза горели от переполнявших их горячих, как угли, слез, которые, однако же, никак не желали переливаться через грани век, словно осознавая, что, стоит им сделать это, как они погаснут, превратившись в лед.
"Ну и пусть, — подойдя к самой грани отчаяния, он глядел на свою жизнь с безразличием. — Зачем мне жить, если все умерли?" — и он пошел вперед, если на что и надеясь, то лишь на то, что в конце пути найдет ответ хотя бы на этот вопрос.
И вот, он оказался посреди залы, которая, как и все вокруг, была погружена в звенящую ледяную тишину.
На какое-то мгновение Аль растерялся, непонимающе огляделся по сторонам.
— Эй вы, духи! — закричал он. — Зачем вы привели меня сюда, если здесь никого нет?
Тишина была ответом ему.
Зловещая тишина, в которой не нашлось места даже эху.
Им овладело отчаяние, когда ничто не пугало более пустоты. Душа металась от стены к стене в поисках хоть чего-нибудь живого, к чему могла притулиться в поиске покоя. В какой-то миг она затрепетала в робкой надежде: Алю показалось, что он увидел что-то впереди, в дальнем конце залы. Какие-то фигуры.
От одной из них, сидевшей на троне, веяло чем-то до боли знакомым.
— Отец! — не думая более ни о чем, ничего не видя, юноша метнулся к царю. Он хотел припасть к его груди, прижаться, стремясь согреться в его тепле, успокоиться хотя бы немного, хоть на одно мгновение. Но стоило ему приблизиться на расстояние вытянутой руки, как веявший от сидевшего на троне жуткий, ни с чем не сравнимый холод заставил Аль-ми остановиться.
— Что же это? — облаком пара сорвались с губ слова.
Перед ним был не живой человек, а ледяная статуя, которая, однако же, сохранила все людские черты, даже чувства не стерлись с лица, искривив его болью отчаяния. Казалось, сейчас он откроет глаза, очнется от своего странного сна, заговорит…
