показалась гостьям необитаемой. Потом они увидели примерно двенадцать малышей, лежавших совершенно неподвижно.
— Здесь у нас неходячие. Все тяжелые.
В манежике лежала маленькая девочка со светлыми волосами.
— Какая красавица! Сколько ей лет? — спросила Сэра. — Около годика?
Дефектолог обернулась, чтобы переадресовать вопрос воспитательнице, и та сверилась со списком на стене:
— Иванова. Четыре года. Поражение центральной нервной системы.
— Но она следит за нами взглядом.
— Рефлекс, и больше ничего, — стояла на своем дефектолог.
К манежу тряпками были привязаны в ряд три ходунка, в которых сидели три ребенка. Это напоминало старт автомобильных гонок, вот только эти детишки никогда никуда не поедут. Запрокинув головки, они, по-видимому, сидели так часами.
Рядом с манежем в кресле-качалке сидела девочка, у которой не было сил покачаться. Огромные водянистые глаза смотрели из-под длиннющих ресниц.
— Ковальчук. У нее больное сердце.
— А имя у нее есть? — спросила Сэра, протянув руку, чтобы коснуться щеки девочки. Но та дернулась и отвернулась.
— У нее здесь ничего нет, — ответила воспитательница, постучав себе по лбу указательным пальцем. — А мать отказалась от нее в первый же день.
В другом манеже ползал мальчишка, державший в руке белую палочку с кружком на конце.
— А это кто?
Воспитательница вновь сверилась со списком:
— Симонов. Он слепой.
Слепота не означает умственную отсталость, подумала Сэра. И почему ребенка не называют по имени? И опять под суровым взглядом Луизы она воздержалась от вопросов.
В манеже лежало настоящее зеркало в твердой деревянной рамке. Зачем слепому мальчику зеркало? Еще разобьет его и поранится. Нелепость какая-то. Зеркало для слепого, привязанные к манежу ходунки, в которых никогда не научишься ходить, качалка, которая не качается, малыши, испуганно дергающиеся при приближении желающей приласкать руки, четырехлетние дети, которые выглядят как годовалые…
Молчать становилось все труднее. Сэра чувствовала, как в сердце закипает ярость. Несмотря на предостерегающие взгляды Луизы, она хотела накричать на этих женщин, у которых малыши были приучены лежать неподвижно. Почему никто не обращает на них внимания? Почему, ради всего святого, вы думаете, что им не нужно ничего из того, что нужно обыкновенным детям? Разве у вас самих нет детей?
Пока Сэра соображала, как получше выразить свои мысли на русском языке, стараясь не смотреть на Луизу, мальчик со светлыми волосами в манеже начал биться головкой о прутья ограждения. Сэра почувствовала, как дефектолог вежливо, но упорно теснит ее к двери. И вот тут вдруг раздалось:
— Пожалуйста, приходите еще.
Она обернулась на разорвавший непроницаемую тишину детский голосок. Кто с ней говорил? Сэра посмотрела налево и около двери увидела детский столик, а за ним двух мальчиков. На вид им было года по три. Не обращая внимания на враждебный взгляд дефектолога, она опустилась на колени:
— Привет. А я вас не заметила.
Один из мальчиков заговорил снова:
— Посмотри, нам сегодня дали игрушку.
Сэра увидела пластиковую игрушку с четырьмя большими кнопками, которые надо нажимать, чтобы выскакивала зверушка, — такие игрушки обычно дают шестимесячным младенцам.
Сэра поискала в сумке и вытащила металлическую машинку:
— Это больше подходит мальчику твоего возраста. Малыш был в восторге и во все глаза смотрел, как Сэра катает машинку по столу. Ему не терпелось попробовать самому.
Одетые во что-то вроде комбинезонов, мальчики были похожи на старичков. Сэра заметила, что их колготки гораздо меньшего размера, чем требовалось, и им приходится поджимать пальчики. Как в Китае, подумалось Сэре, где девочек заставляют носить слишком тесную обувь, чтобы ножка осталась маленькой.
— Тебе нравится машинка? — спросила Сэра.
— Очень нравится. А у тебя нет еще одной для Андрея?
И он показал на своего друга, симпатичного малыша с синяком на лбу.
— Как удачно, что у меня есть еще одна машинка.
Мальчик улыбнулся — у него была прелестная улыбка — и прищурился:
— Как тебя зовут?
— Сэра.
Он несколько раз совершенно правильно повторил незнакомое имя, пока дефектолог что-то нетерпеливо бубнила возле дверей.
— Мне пора идти.
— Но ты придешь еще? Пожалуйста, приходи, я буду о тебе думать, — повторил он, глядя Сэре прямо в глаза.
Сэра пообещала, что придет.
— А тебя как зовут?
— Ваня. Меня зовут Ваня.
Февраль 1995 года
Неделю за неделей Сэра все никак не могла выкроить несколько часов, чтобы исполнить свое обещание и навестить Ваню. Сначала Рождество, потом Новый год, потом череда дней рождения. Дочке Кэтрин исполнилось шесть лет, и они отпраздновали это событие — музыкальные аттракционы, жмурки, фокусник из британского посольства, именинный торт, приготовленный Луизой, куча подарков… Но ее радость омрачали мысли о Ване, запертом в тихой комнате. Один-единственный подарок из тех, что получила Кэтрин, наверняка сделал бы его счастливым на много-много дней.
В качестве переводчицы Сэра посещала и другие дома ребенка и каждый раз с трудом приходила в себя после эмоционального шока. “Все без исключения визиты свидетельствовали о дурном обращении с детьми. После каждого из них я возвращалась домой выжатая как лимон, не способная ни на что, кроме как плюхнуться на диван и смотреть на спутниковых телеканалах успокоительную чепуху. Учиться приготовлению куриной грудки с парой зеленых перчиков и бананом было несравненно легче, чем вспоминать только что увиденное”.
Но даже дневным передачам не удавалось стереть из памяти образ мальчика с ясной речью, томящегося в тихой комнате для неизлечимо больных детей. Во всех домах ребенка было по одной-две таких группы, где содержались малыши, не умеющие ходить. Посторонних туда не пускали, а воспитательницы вели себя так, словно у них на попечении и не люди вовсе. Но ни в одной из таких групп Сэре не встретился ребенок, умеющий говорить так же хорошо, как Ваня. Но еще больше ее поразило, что он попросил у нее игрушку для друга. Дети нередко выпрашивали у посетителей игрушки и сладости, но только для себя. И Сэру неотступно мучил вопрос: как ему удалось развить в себе способность к душевной щедрости?
Тем февральским утром Сэра снова и снова возвращалась мыслями к
