Аркадий Застырец - Кровь и свет Галагара

Но не успели собравшиеся в ногах царя расположиться по старшинству за пиршественным столом, как в высоком дверном проеме показался незнакомец в сером плаще и в сером же куколе, надвинутом на лицо.

— Позволит ли мне великий царь Белобровый Син Ур войти в свой дом и принять участие в пире? — спросил он с легким поклоном.

— Кто бы ты ни был, входи, если не прячешь оружия под плащом и не затаил злобы в сердце. Нынче, в светлый праздник Золоват все двери Айзура открыты, — невозмутимо ответил Син Ур.

— Злоумышленники тебе не страшны — вижу, как в прежние времена, четверка жизнехранителей и в праздник стоит за твоими плечами: никому эти молодцы не позволят поднять на тебя руку, — сказал незнакомец, скинул угрюмый плащ, открыв сверкающие одежды и ясное белоснежное лицо, обрамленное ниспадающим голубым оперением, и продолжал, — но неужели пятнадцать зим разлуки не дают тебе узнать главного жизнехранителя всего Цлиянского царства, неужели все это время ты не мечтал о встрече с тем, кто приводил тебя под крыло победы в сражениях у Глиона и на Плаунном лугу?

Теперь все собравшиеся за пиршественным столом и сам великий царь вскочили и замерли в полной тишине, взорвавшейся счастливыми криками, как только онемевший от радости Син Ур бросился навстречь благородному дварту Су Ану и преклонил перед ним колени.

Всю ночь пировали в Айзуре. Никто не сомкнул глаз — и только те, кому наутро предстояло вновь показать себя, забылись крепким мальчишеским сном в черных шатрах, возведенных неподалеку от площади Зьаф.

Недолго наслаждались трапезой и Син Ур с Су Аном. Отпив по глотку из братской чаши, пущенной затем по кругу, они удалились в укромные покои, где долго беседовали с глазу на глаз. О чем — неведомо, кроме них, никому. А с первым отблеском восходящего нового солнца благородный дварт и великий царь распрощались — и Су Ан, завернувшись в угрюмый плащ, скрылся с глаз, исчез, растаял, оставив по себе нерушимую веру в его невидимое присутствие.

В тот же час на рассвете в распахнутые по праздничному обычаю ворота Айзура, обеспеченного в границах Цлиянского царства бессонными разъездами и дозорами, въехали Ур Фта и Кин Лакк. Никем не замеченные, промчались они вдоль крепостной стены и спешились возле кузницы старого Нона.

Был он слеп так же, как царевич, но большую часть своей жизни прожил зрячим и знал, какое счастье — видеть своими глазами торжества светлого Золовата. С тех пор, как с ним приключилась беда, старый Нон редко покидал свою кузницу. Ведь потерял он зрение, но не потерял мастерства — мастерство-то в руках осталось. Ур Фта знал, что и в праздник он раздувает горн и стучит своим молотом по наковальне.

Царевич еще в раннем детстве то и дело подолгу пропадал в кузнице. По нраву ему пришлись ее жар и запахи, и звуки. И как-то раз было за три зимы до сказываемых событий — старый кузнец обещал Ур Фте выковать триострый цохларан и шлем и соорудить полный доспех. И был у царевича с кузнецом уговор. По нему и поспешил он в кузницу Нона прежде чем впервые сражаться в поединках на площади Зьаф.

А в это время столица пробуждалась от сна. Начинался второй день празднества. Когда собрался народ и царь приказал трубить в зулы и бить в гаргасты, первыми на площадь выехали юноши, прибывшие в Айзур из Пограничной степи. Они были облачены в желтые одежды с изумрудно-зеленой подкладкой, на их шлемах развевались желтые, белые и зеленые перья, к копьям они прикрепили зеленые с золотою каймой стяги. На щите у каждого был изображен поднявшийся на дыбы черный гавард в зеленом же поле. Степняки из Фатара и Стора открыли выезд рядами по четыре, затем, подгоняя своих гавардов, помчались врассыпную и, наконец, первоначальным строем подъехали к навесу, под которым восседал Син Ур. Подобно проделывали все участники турнира, выезжая на поле своей первой, хотя и не вполне настоящей, но решающей дальнейшую судьбу битвы. Обитатели Междуморья в длинных лиловых плащах, с белым оперением шлемов выглядели ничуть не хуже степняков и несли на щитах свою эмблему: перекрещенные стрелы над скованной цепью волной. Поразил собравшихся нарядностью и красотой и отряд из Восточного Залесья. Их общей эмблемой был матерый цери, попирающий черную птицу, их темно-красные одеяния сверкали золотистою прошвой, а розовоперые шлемы — искусно выкованными волнистыми гребнями. Но, пожалуй, не было на том празднике никого краше юных воинов Айзура. Подчиняясь обычаю вежества, они появились на площади Зьаф в последнюю очередь и вызвали бурю приветственных криков. Все они восседали на белоснежных гавардах, были одеты в отполированные до блеска нагрудные панцири и черные — чернее ночи — плащи в чистых ярко-голубых звездах. На воздетых копьях айзурцев блестели расшитые крупными синдарами темно-синие жесткие прямоугольные стяги, а над черными шлемами колыхались пышные султаны из тонких и длинных белоснежных перьев степной тирвы. Их круглые щиты украшала эмблема Айзура: выходящая из облака и направленная долу шестипалая ладонь с золотыми звездами на кончиках пальцев.

— Наши лучше других, — сказал царь, повернувшись к сидящему подле него советнику Од Лату. Тот улыбнулся и кивнул.

— И царевич великолепен, — сказал великий Син Ур.

— Что ты говоришь? Ведь сын твой на охоте в горах Шо, — сказал на это Од Лат, и в тот же миг его взгляд упал на мелькнувшего среди айзурских всадников черного гаварда. На нем красовался Ур Фта с горделиво поднятым открытым слепым лицом, а перед ним торчала странная фигура в серебристых перьях. Подчиняясь звукам свирели своего спутника, царевич легко обошел строй своих прекрасных ровесников и первым остановил гаварда прямо перед навесом царя.

А надо сказать, что Син Ур в отличие от иных не удивился явлению своего сына на площади Зьаф, ибо поведал ему о том заранее благородный дварт Су Ан.

И вот Ур Фта, оставаясь в седле, поклонился и сказал:

— Прошу тебя, не гневайся, отец. По воле случая мне известно, что нынче настало мое время и, подобно всем родившимся в зиму поединка Су Ана, сегодня я должен испытать свои силы на площади Зьаф.

— Кто же тебе помог сосчитать твои зимы? — спросил царь.

— Это неважно, великий царь, — отвечал Ур Фта, — я уж сказал, что помог случай. Ты скрывал от меня мой возраст, ты думал отвлечь от меня судьбу охотой в Приоблачных лугах. Но судьба распорядилась иначе.

— Мой сын осуждает меня? — сказал Син Ур и сдвинул густые белые брови, делая вид, что разгневан.

— Никто и никогда, тем паче сын и наследник, не осмелился бы осуждать решения великого Син Ура, да не знают поражения в бою семьдесят семь поколений его потомков, — сказал Кин Лакк, и царь взглянул на него так, будто только теперь и заметил.