– А меня ты слышишь, бабушка? – без слов спросил я.
– А чего ж не слышать! Чай, не за семь вёрст друг от дружки находимся.
– Да ладно вам о пустяках говорить! – вмешался так же беззвучно Севка. – Расскажи-ка лучше про деда. Как это – из лешаков?
– А так это! – передразнила старушка. Хотя, может быть, не такая уж и старушка. Мысленный голос у бабки Милонеги был молодой, задорный, звонкий. Чуть ли не девичий. – Лет пятнадцать назад, а то и боле, пришёл Радим в Старгород из Древнего бора. Не своей волей пришёл – его собратья-лешаки к князю по какому-то важному делу послали. Только поручения этого дед выполнить не сумел, а назад возвращаться остерёгся. У них, лешаков с ослушниками скоро разбираются. Выгонят из общины или отправят на болото поляны клюквенные от кикимор охранять. И придётся тогда целыми днями по кочкам скакать, нарушительниц вылавливать, а потом ещё и жалобы кикимор тех на жизнь их горемычную выслушивать. Тут через неделю с тоски волком завоешь.
Я понимающе улыбнулся. Кикиморы и у нас в Беловодье встречались. Безобидные, в общем-то, старушки, только чересчур крикливые и напористые. Они мгновенно появлялись на любых бесхозных, обычно – заболоченных, землях. Участки себе огораживали, из чего попало хижины строили и принимались огурцы выращивать.
Некоторые, правда, пытались и репу и брюкву сеять, и укроп с петрушкой, и даже заморские картопли с томатами. Но в основном огурцами занимались. Вырастали они водянистыми, безвкусными, сморщенными, как сами кикиморы. Зато и продавали их за бесценок. Не на торжище. Туда кикимор стража не пускала. Потому как получить с них пошлину за торговлю ещё никому не удавалось.
Но хитрые бабки и здесь выход находили. Устраивались вдоль больших дорог и всем прохожим и проезжим свой товар сбыть старались. А отвязаться от них было ничуть не легче, чем от мытаря княжеского. И многие покупки делали лишь для того, чтобы унять бесконечный поток причитаний и уговоров.
Так что, о нраве тех кикимор памятуя, наказание, деду Радиму грозившее, мне показалось не таким уж ничтожным.
– То-то и оно! – откликнулась бабка, все мои мысли, конечно же, уловившая. – Вот Радим в городе и остался. Выстроил избу на краю слободы, у самого леса, стал потихоньку к жизни городской привыкать. И ничего – прижился. А как чан самогонный себе смастерил, так и вовсе ни о чём не тужит.
– Д ты ж, тля, Млонег, ёнть, не слышь мня ссем! – малопонятно пробурчал вдруг дед скрипучим, таким грубым после нашей мысленной речи голосом. – Вон ён, сталбыть, прыбор ентот, дрын ёму пд дышло!
Тут все дружно к нему повернулись, а затем в ту сторону, куда он показывал узловатым пальцем своим, на древесный сучок похожим. Там в красном углу под оберегами, от гнева богов защищающими, стояла дедова гордость и его же печаль. Огромный, должно – восьмиведёрный, медный чан, весь перевитый трубками, с рычагами, да дверками по бокам. И с небольшой топкой, к днищу пристроенной. Да, не даром лешак беглый в городе хлеб ел!
Спервоначалу наши мысли о дедовом чуде особой глубиной не блистали: "Ух, ты!", "Эвон!", "Вот это громадина!". Потом, приглядевшись, мы с Севкой стали обмениваться замечаниями более дельными. Только были они неутешительными. Ни порчи злоумышленной, ни поломки какой случайной нигде видно не было. И в наговорах ничего подозрительного не обнаруживалось. Да ещё хозяйские рассуждения с толку сбивали. Забавно, что думал Радим так же, как и говорил – словами неполными, исковерканными, будто жёваными:
– Ходят, сморят, трогат всё, ёнть, буд чво пнимат. А главн дел, млчат, мастера хренвы! Хуш б пкрутили чво!
Выполнять лешаковы пожелания я не стал, а лишь, отчаявшись неисправность отыскать, принялся краем глаза горницу осматривать. Изнутри Радимово жилище оказалось намного приятней, чем снаружи. Не бедно жил дед. Печь изразцовая, на лавках – полотна новые, добротные, на полках – дорогая посуда из гоблинского фарфора и ложки серебряные.
– А ент всё по стронам зыркат, – тут же раздался в голове дедов подозрительный голос. – Каб не спёр чво!
– Бабушка! – беззвучно взмолился я. – Увела бы ты его куда, что ли. Совсем подумать не даёт.
– Как же я его уведу? – отозвалась старушка. – Да и не пойдёт он никуда. Не доверяет Радим тебе, разве не слышал?
– Так что же делать?
– А ты заслонись от него, соколик. Мысленно рукой по лицу его проведи, как будто след чей с земли стираешь. И он из головушки твоей безвозвратно исчезнет.
Я сделал, как было велено. Надоедливое ворчание и впрямь прекратилось. Но легче от этого наша задача не стала. Какой бы силой бабкин отвар не обладал, я по-прежнему не находил ни единой зацепки. Все части устройства были подогнаны, как полагается. Наговоры нигде не обрывались, не сминались. Правда, в распознании чужих тайн я не такой дока, как Севка. Но и он, похоже, в затруднении находился. А, скорее всего, никакой поломки в дедовом чане и не было.
– Без тебя вижу! – огрызнулся Севка. – Но должна же быть причина,по которой он не работает.
– Так, может, не в нём твоя причина, а где-то на стороне? – продолжал спорить я, ни на что особо не намекая, просто не желая уступать напарнику.
– Да что ты понимаешь?! – вскипел было дружок мой, да вдруг замер, задумался надолго и даже вроде как от мыслей моих заслонился.
– А ведь тут ты, пожалуй, прав! – произнёс он вслух.
До того неожиданно, что дед Радим, привыкший уже к нашему молчанию, испуганно вздрогнул:
– Чво гришь?
Но Севка так уверенно, словно всю жизнь приказы раздавал, приложил палец к губам, что даже строптивый хозяин мешать ему не осмелился. А мы с бабкой Милонегой ни о чём и спрашивать не стали. Знали, Севке дай только за ниточку ухватиться, он весь клубок размотает, да ещё два соседних прихватит.
И, надо сказать, не обманулись мы в ожиданиях своих. Напарник мой подошёл к большому серебрёному зеркалу, прямо над чаном на стене висевшему, и повернул его к нам тыльной стороной. Я поглядел на него и ахнул. От самого верхнего края зеркала начиналась узенькая, тоньше волоса, и даже волховским зрением едва различимая ядовито-зелёная светящаяся полоска. И уходила она куда-то вверх, то ли на крышу, то ли на чердак.
Вот она, порча! Да какая! Большим мастером наведённая и тщательно укрытая. Как она от зеркала к чану добирается, того даже Сёмка распознать не сумел. Но это уже и не важно. Главное, что источник всех бед мы отыскали.
– Расспроси-ка его, бабушка, про это зеркало! – не попросил, а, скорей, распорядился Севка.
Бабка Милонега не стала спрашивать, за что ж ей такая честь выпала. И так ясно – с нами дед и словом не обмолвится.
– А скажи, Радим Берендеич, – заворковала она, – ты через это зеркало не в мир ли смотришь?
