— Изволили надраться, Мигель? Так идите похмелитесь!
Суарес, до сих пор чувствовавший себя виновато и подавленно, вдруг вскинулся, гордо поднял голову:
— А почему это Вы мне делаете выговор, брат Зилле?! У нас равная степень родства, и я не позволю…
— Позволишь, пьяница!
— Пошел вон, хам!
— Молчать! — гаркнул гвардеец и ударил Суареса по лицу перчаткой.
Мастерская была велика, точно вокзал или ангар, и столь же холодна: никакие установки не могли насытить теплом эти необъятные, сплошь застекленные залы… Прозрачный потолок регулярно очищали от снега; и сейчас там ходил кто-то по металлической дорожке, на обе стороны взмахивая метлой; не иначе как принимал трудотерапию спасенный трутень.
В первые минуты Валентину показалось, что белые и грязно-серые громады в ажурной упаковке лесов, в окружении копошащихся синих фигурок — это строящиеся космические корабли. Но разведчик тут же сообразил, что перед ним скульптуры. Рядом с каждым колоссом стоит его прототип, размером в человеческий рост или меньше, и люди в синих испачканных халатах — нормальные мужчины и женщины, нисколько не похожие на трутней, — карабкаясь по лесам, сваривают чудовищные причудливые каркасы, а затем вылепливают на них из вязкого вещества объемы незрячих голов, грудей, мышц…
Готовые или близкие к готовности статуи были изрядно похожи друг на друга: вдохновенные красавцы с переразвитой мускулатурой, толстыми шеями и выпяченными подбородками замахивались гигантскими молотами, вонзали в почву плуги, протягивали ручищи к подразумеваемым звездам. Женщины были не более изящны: одна великанша баюкала толстозадого младенца, другая стояла со снопом колосьев, третья, самая свирепая, держала щит и меч. На большой площадке увидел Валентин полчище статуй Безымянного: бюсты, полуфигуры, изображения во весь рост. Одни скульптуры ненамного превосходили натуральную величину, другие уместились бы не на каждой городской площади, но сходство между всеми было почти что полным, разве что варьировалось положение правой руки: ваятель то закладывал ее за борт мундира, то заставлял простираться вперед, то прятал в карман брюк.
У скульпторов и рабочих не было никаких защитных «скачущих» полей: Лобанов ощущал их сосредоточенность, желание как можно лучше выполнить работу… Не было вдохновения, творческого азарта; однако никто не чувствовал себя особо угнетенным. Налаженная фабричная работа. Бунтари смирились. Все довольны тем, что сыты, обогреты и при деле.
Потом Лобанов смотрел живопись, бесконечно множащиеся, писанные с унылой фотографической дотошностью лица — жизнерадостные, румяные, улыбчивые… На картинах царила та же болезнь, что и в отделении скульптуры: стремление выдать сущее за должное, самим себе внушить, что жизнь лубочно проста и безмятежна… Вот солдаты клана в дозоре, чеканные профили на фоне вьюги: вот исторические сцены — освоение Вальхаллы… Обветренные молодцы ставят веху — здесь будет Асгард… Скромная квартира, конспиративно притушенный свет. Безымянный Вождь в ораторском порыве, ему жадно внимают офицеры и штатские за чайным столом…
Ласперо давал пояснения:
— В силу ряда причин, и прежде всего из-за Улья, Новый Асгард сейчас единственный обитаемый город на планете. Но, кроме него, существует, так сказать, рассеянное, кочующее население. И многие люди искусства, поддавшись ложной идее абсолютной свободы, предпочитают странствовать, терпеть голод, холод, страшные лишения, но не идти к нам. Порою мы вынуждены… э-э… транспортировать их сюда.
— А может быть, надо оставить их в покое? — невинно спросил Валентин.
— Не судите о том, чего не понимаете! — резко сказал Вотан. — Вы знаете, в каком виде их доставляют сюда? Истощенные до полусмерти, обмороженные. Наркоманы, алкоголики, психопаты…
Ласперо кивком подтверждал каждое слово Вождя.
— В неизреченной милости своей Господь доверил нам этот скудный, обделенный благами мир! — подал голос Магриби. — Мы отвечаем на Вальхалле за каждое дыхание! Бросив на произвол судьбы сирых и заблудших, не уклонимся ли от Его предначертаний? Ибо сказано в послании апостола:
"Кто говорит: «Я люблю Бога», а брата своего ненавидит, тот лжец".
— Почему же они все-таки удирают?
— Бродяги подобны детям! Увы, они не понимают, в чем их назначение…
— В чем же?
— В служении идеалам добра, в труде на общее благо! — точно непонятливому ребенку, пояснил Ласперо. — А разве на Земле не так? Разве у вас художники не чувствуют своих обязанностей перед народом, вскормившим их?..
— Чувствуют, но не знают принуждения.
— Значит, их сознательность выше. А у нас, если не проследить за творцами, начинают множиться произведения больные, ущербные, зовущие уйти от активной жизни, замкнуться в узколичном… Насилие, эротический бред, распад формы, подобный гниению трупа! И в результате…
— Что в результате?
— Улей! — отрубил Вотан. — Да, Улей!
Магриби деликатно добавил:
— Искусство, не служащее любви и Богу, вырождается неизбежно. И что же остается обществу, если не разгул грубых наслаждений, коим нечего уже противопоставить?!
Валентину не хотелось никому возражать, но он все же не удержался:
— По-вашему, собранные здесь скульптуры и картины принесут кому-нибудь возвышенное наслаждение?..
— А почему нет? — засовывая руки в карманы, осклабился Вождь. — Только извращенцу могут не понравиться яркие краски, здоровые тела!..
Опустив голову, Лобанов шагал к дверям, над которыми сверкала рекламной яркостью красок грандиозная, во всю стену фреска, изображавшая счастливое будущее Вальхаллы: клансмен, художник в синем халате и бывший трутень со шрамами от электродов обнялись на фоне пышных тортовых роз.
За оранжереями и коровниками, за слепыми, обнесенными колючей проволокой и асфальтом бараками трутней, за более опрятным, но также охраняемым «общежитием» бывших бродяг; за кирпичным пеналом птицефермы, у подножия вентиляционных башен подземного завода открывался с откоса вид на реку.
Вотан словно подрос, величественно стоя на верхней площадке просторной бетонной лестницы. Как только Вождь сделал первый шаг по ступеням, внизу хрипло закричали трубы.
— Вам исключительно повезло, достойный брат! — шептал в затылок Лобанову Ласперо. — Не так уж часто бывает настоящий Божий Суд. Последний раз — не менее чем полтораста дней назад, когда отец Глен Айвар тягался со старшим сыном Кассини из колена строителей дорог…
