Кэтрин Куртц - Архвы Дерини

Но Джилре не хочет становиться бароном д'Эйриалом — хотя и вынужден подчиняться велению долга, пока неумолимая судьба не лишит его и этого выбора. Он обречен, и последнее, чего он может ожидать, выехав из дому в этот солнечный декабрьский день, так это того, что чудом вновь обретет возможность выбора.

Если вдруг имя Симон покажется вам смутно знакомым, вспомните поездку Камбера в монастырь Св. Неота и молодого послушника-Целителя, который изучает процессы, происходящие в его собственном теле.

Было холодно и безветренно, когда Джилре, обреченный молодой наследник д'Эйриалов, остановил кобылу на вершине холма и оглянулся на дорогу, по которой ехал. Зимнее солнце достигло своего зенита, и от всадника с лошадью падала на нетронутый снег причудливая кургузая тень, но от того места, где юноша свернул с главной дороги, к холму тянулась четкая цепочка следов. Мало кто осмелился бы последовать сюда за ним, ибо путь его лежал к развалинам, в которых, как считали многие, водились привидения, но уж Капрус последует точно и разыщет его без труда. Капрус считал прямо-таки своей обязанностью всегда знать, где его старший брат, поскольку мать с рождения приучила его следить, не сделает ли Джилре какой оплошности, которая могла бы лишить его благосклонности отца и обратить эту благосклонность на сына от второго брака. Знал бы Капрус, сколь мало нужен титул его предполагаемому сопернику — и сколь мало времени остается до того, как титул этот перейдет к следующему наследнику: от брата к брату!

Но до смертного часа Джилре оставался еще не один месяц. А отец их уже умирал, и юноша не мог больше смотреть на его агонию. Хоть несколько часов могут Капрус и его мать посидеть возле умирающего без него; его не хватятся, пока старик не умрет. И пока Капрус не явится за ним, у Джилре есть время еще раз проверить свои желания и прийти к какому-то твердому решению. Здесь, в Лендорских предгорьях, хотя бы чистый воздух. В душной комнате больного отца он не мог больше выдержать ни минуты.

Джилре вздохнул, и в морозном воздухе повисло облачко пара, затем тронул каблуками бока лошади и пустил ее вперед, позволив ей самой выбирать дорогу и не сводя глаз с замаячивших впереди руин. Суровые местные зимы и более пятидесяти лет запустения довершили распад, начало коему положили разрушение монастыря и изгнание его обитателей. Окрестные арендаторы тоже немало поспособствовали процессу, соблазнившись голубым тесаным камнем, из которого получались добротные стены, очаги и овечьи загоны, и даже боязнь привидений не останавливала расхитителей. Местами от наружных стен не оставалось уже ничего, кроме фундамента.

О привидениях Джилре вспомнил, когда кобыла пробиралась осторожно по заваленному обледенелыми обломками внутреннему двору и шарахнулась от выскочившего из какого-то укрытия кролика. По его мнению, место это неминуемо должно было порождать подобные страхи. Ведь когда-то монастырь был оплотом запрещенной магии. Здесь царило колдовство Дерини — колдовство, которое церковь осудила как зло, предав анафеме тех, кто его практиковал. Смертный приговор угрожал каждому Дерини, если только тот не отрекался от своих порожденных адом сил и не проводил всю оставшуюся жизнь в смирении и покаянии. И не имело значения, что здесь в монастыре обитали, по слухам, только целители и учителя целителей, ибо исцеляли они при помощи своих нечистых сил и, следовательно, при помощи Сатаны — так, во всяком случае, учили священники. Разрушители монастыря, рьяные посланцы регентов молодого короля, убили всех до единого монахов и заодно их учеников, осквернив пролитием крови святое место, осквернив злодейским убийством сам алтарь.

И злодеяния их этим не ограничились. Словно мало было убийств, мало было награбленного монастырского добра, они еще методично разрушили все, что не могли унести — разбили стекла, уничтожили чудесную резьбу по дереву, украшавшую алтарные завесы, сиденья для хора и дверные косяки, даже на камне оставив следы своих мечей и топоров, а потом запалили огонь. Пищей огню послужили редчайшие рукописи — среди еретических писаний Дерини были и памятники человеческого искусства, — а затем дубовые балки и тростник крыш. Пожар догорел через два дня, и тогда при помощи лошадей и веревок люди растащили все, что уцелело. Сегодня, спустя более чем полвека, лишь несколько стен поднимались выше холки лошади Джилре. После всего этого ничего удивительного не было в том, что местные побаивались призраков.

Джилре, разумеется, не встречал здесь ни одного привидения. Дерини во плоти он тоже никогда не встречал, правда, в этом он уверен не был, поскольку священники уверяли, что колдуны эти хитры и могут провести любого. Священники уверяли, что следует избегать даже мест, где когда-то обитали Дерини, — в детстве Джилре никак не мог понять, почему; да и теперь личный опыт говорил ему, что конкретно к этому месту их предупреждения отношения иметь не могут. Здесь уж точно не было зла. А что касается привидений...

Ох, уж эти привидения! Джилре миновал развалины сторожки у бывших ворот и направил кобылу к руинам подвала, над которым возвышались когда-то спальни монахов и учеников. Ему вспомнился разговор, который завел он однажды со старым Симоном об этих пресловутых привидениях, — и тот насмешливый снисходительный взгляд, которым ответил ему старик.

Конечно, кому было и знать! Старик жил в этих развалинах, когда еще отец Джилре был мальчишкой. Если тут и водились привидения, Симона они не беспокоили — как и Джилре.

Однако не вовремя обратился он мыслями к былым временам вместо того, чтобы следить за дорогой. Джилре не приезжал сюда с тех пор, как с ним произошло несчастье, и забыл то, о чем помнила кобыла — неожиданно для него она скакнула вниз, на дно бывшего погреба. Не так это было и глубоко, всего-то по брюхо лошади, но Джилре прыжок застал врасплох, и, пытаясь удержаться, юноша непроизвольно напряг правую руку. Он чуть не выпал в результате из седла. Руку от запястья до плеча пронзила столь сильная боль, что он едва не потерял сознание.

Остаток пути он проделал, растеряв все мысли, опустив голову в подбитой мехом шапке на грудь и держа бесполезную правую руку под кожаной курткой для верховой езды, чтобы уберечь ее от толчков. Добравшись до ниши, которую обычно использовал в качестве стойла, спешился он без особого труда; но когда попытался ослабить подпругу, оказалось, что сделать это одной левой рукой невозможно. Сдержав слезы гнева и разочарования, он похлопал кобылу по шее и, оставив ее как есть, начал карабкаться по занесенным снегом булыжникам во двор монастыря. При этом меч его, подвешенный весьма неудобно ближе к правому боку, нещадно путался в ногах, и несколько раз он чуть не упал, споткнувшись, отчего жаркие слезы снова выступили на глазах, как ни старался он с ними справиться. Но когда он выбрался на ровное, освещенное солнцем место, где идти было легко, горечь отступила.