— Это же стыд неимоверный для еврейской девушки. Для девушки вообще.
— Что ты, что ты, маленькая, это ведь самое лучшее на свете, когда у тебя дитя. Мы в Эрке говорим, что за это Бог матери половину грехов скостит. И уже не страшно тебе, что скажут люди… о другой половине.
Вдвоем они увели Ноэминь, совсем успокоившуюся и почти счастливую, к роднику, умыли и скормили ей половину наличного съестного припаса.
И шли всё дальше. Грубые, сложенные из дикого камня и вымазанные глиной халупы, суровые дома-башни и селения-крепости Высокого Лэна мало-помалу сменялись уютными домиками под рыжей черепицей, опрятными до ненатуральности. Здесь уже начинались Низкие Горы, пристанище англов.
Кто-то из нашей троицы открыл способ «напеть больше денег». Оглядевшись в поселении по сторонам — нет ли поблизости кого из чистой публики, Франка заводила, вместо священной или возвышенно-любовной тематики, — песни вагантов, смесь латыни с краткими площадными терминами, или бесконечные местные баллады, которые обыгрывали на все лады самое популярное на земле развлечение. Правда, в изобилии сыпались на певцов не только медяшки и серебро, но при случае и кое-что более увесистое.
— Вот еще одно преимущество католицизма над протестантскими религиями, — рассуждала Франка, поднимаясь с четверенек и увлеченно выплевывая придорожную грязь, что набилась ей в рот. — Нашего патера за версту отличишь от простых смертных по одежде и манерам, а вот ихнего пастора… Когда вглядишься и поймешь, бывает уже поздновато. Яхья, кассу не отняли, кажется?
— Цела. Золото тоже, понятно. Слушай, Франка, а почему я такой спокойный, вроде бы век с вами обеими странствую, и не стыдно ничуть за мое шахское достоинство, будто его и не было?
Она, смеясь, запустила пальцы ему в шевелюру:
— Философ ты мой! Да потому, что оно, это достоинство, теперь внутри тебя. Раньше оно было в одежде — а одежда истрепалась. В насурмленных бровях и крашеных губах — а они стерлись. И остался ты сам, какой ты есть. А уж этого у тебя вовек не отнимут.
— Кто еще философ-то, — пробурчал он довольно.
Еще одна беседа состоялась у них на подступах к городу Дивэйну, столице Низкого Лэна и морскому порту.
— Что там делать будем? — спросила в который раз Ноэминь. — Дивэйн. Гэдойн. Рвемся, как к земле обетованной.
— Осмотримся и попробуем добыть денег, чтобы сесть на корабль, — терпеливо пояснила Франка. — Я бы вас и дальше сушей вела, но на границе много войска. Водный таможенный досмотр не такой строгий.
— Трудно будет в большом городе, коситься сразу начнут, — подумал вслух мальчик. — Мы чужестранцы. Не сказать ли хотя бы, что мы все трое родня?
— Вот не знаю, за кого я тебя, Яхья, стану держать: для жены старовата, для матери — молода. Сказать разве, что ты грех моего отрочества, — шутливо ответила она и докончила уже на полном серьезе:
— Знаешь, давай лучше не будем хитрить. Еще попадемся.
На последней стоянке перед выходом в люди Франка придирчиво осмотрела свое воинство. Подавали им не только едой и деньгами, но и старой, ненужной одеждой, нитками, иголками и щелоком для стирки. Так что за время скитаний они уже не раз имели возможность поменять тряпье на тряпье, а в заплечных мешках, убористо сложенные, ждали своего часа выходные наряды. У Яхьи — темно-бурый камзол, широковатый в плечах, штаны и полусапожки со сбитым каблуком: наследство от чьего-то сына или брата, не пришедшего с войны. У Ноэми — замшевая безрукавка, длинная полотняная рубаха и шаровары, похожие на две юбки: парадное одеяние тюркской горянки. Остроносые туфельки она берегла и чаще бегала босая, поэтому они как были чуточку расшлепаны, так и остались. Но самый лучший костюм был у Франки: серая суконная юбка с фалдами, почти целая, с одной лишь потаенной заплатой у пояса, такого же цвета обтяжная вязаная кофта с высокой горловиной — англичане звали ее свитер, то бишь потник — и башмаки на шнурках, доходящие до середины икры. Так одевались на побережье Лэна дамы среднего достатка, и за эту справу было еще немного приплачено.
Дороги, ведущие к Дивэйну, были многолюдны весь день напролет. На подступах рос невысокий, но стройный сосновый лес с чахлой травой, пробивающейся сквозь толстый слой игол и людского мусора: опрятности деревенских жителей не было и в помине. Еще дальше как-то сразу начинались домики и домишки бедняцких кварталов, дешевые торговые ряды, таверны и постоялые дворы. А над ними нависали мощные стены и башни внутреннего замка.
Поесть в трактире или обжорном ряду можно было запросто, хозяева смотрели больше на деньги, чем на лица. Но вот пустить на ночлег нашу разношерстную компанию отказывались во всех гостиницах, даже самых клоповных.
— Ясное дело, — резюмировала Франка. — У мальчика цвет лица подгулял, у девочки нос дулей и волосы штопором, одна я сойду за белую женщину, если к профилю не придираться… Ну ничего. На худой конец попробуем загнать Яхьины золотые безделки. Попадем в кутузку — вот и ночлег!
Закончились их поиски, впрочем, относительной удачей: хозяйка одного постоялого двора смилостивилась и за медную полушку пустила их переночевать в конюшне эту ночь и еще следующую.
— Лошадь — животное благородное, — заметила по этому поводу Франка, расстилая ветхое одеяло на сене в виду пяти добродушных вислоухих морд. — Опять-таки от них дух целебный. Поэтому конюхи и живут долго, если их копытом не саданут.
— Значит, и мы все будем долгожителями — дальше конюшни нас в этом Дивэйне не пустят, — сказала Ноэминь. — А в Гэдойне что, по-другому?
— Иначе, девочка. Малость получше. Ну, давайте спать, авось завтра Бог пошлет нам удачу!
И в самом деле: с утра заиграло почти во всю силу позднее летнее солнышко, народ сделался поприветливей, и в Яхьиной тафье, брошенной к ногам, среди толстых медяков всё чаще стали попадаться тоненькие лепестки серебряных денежек. Однако стоило девушкам распеться, как явился отряд местной гвардии и на редкость весомо доказал им всем, что ради горсти мелочи не стоило нарушать общественное спокойствие.
— М-да, есть разница между победителями, уставшими от побед, и победителями торжествующими, — Франка массировала предплечье, в котором запечатлелся оттиск чужой пятерни, Ноэминь привычно хлюпала носиком, Яхья судорожно проверял наощупь невредимость сокровенных запасов.
— Так мы отсюда вовек не выберемся, Ноэми верно сказала. Что будем делать?
Франка переглянулась с мальчиком и вдруг предложила:
— Давайте проберемся в крепость, благо днем все ворота настежь. Там, конечно, шляется гарнизон, но зато жители побогаче и, может статься, не такие нервные.
