Взгляд Лагхи пронизывает Владычицу Морей до самого сердца, словно взгляд неподкупного и серьезно настроенного судьи. «Но ведь победителей не судят!» – в отчаянии молит Сайла и Лагха наконец расцветает в улыбке. О такой мечтает каждый столичный любезник, потому что это единственное оружие, которое разит без промаха и горничных, и цариц.
– Разить без промаха! – прокомментировал Снах свою удачу – трухлявая деревянная колода разошлась надвое под его «облачным» клинком. Собравшиеся вокруг горцы издали одобрительный ор, вздымая ввысь свои приспособления для перерубания надвое трухлявых колод.
– Был бы номер, если бы он еще и промахнулся, – дохнул в ухо Эгину перегаром Тэн окс Найра. Поначалу он немного сердился на Эгина из-за того, что его судьбоносные откровения касательно Люспены нисколько аррума не впечатлили. Но, к счастью, скоро отошел.
«Сколько волка не корми…» – вздохнул Эгин, устало улыбаясь горцам и размышляя о том, что сколько ратных подвигов горцы не соверши, а меч для них все равно остается в первую очередь приспособлением для колки дров и разделки туш. Он был готов побиться об заклад, что ни одному варанцу не придет в голову пробовать «облачный» клинок на крепость на деревянной колоде. А вот горцам – пожалуйста. И все-таки, это очень приятно – сдержать обещание. В первую очередь потому, что такая приятность случается крайне редко. Непосредственная, детская радость, в волнах которой купались получившие обещанные диковинки горцы, напомнила Эгину о Кухе. А Кух, в свою очередь, об Авелире, о еще одном данном обещании, сдержать которое будет, пожалуй, сложнее, чем любое другое из тех, какие приходилось ему давать в своей жизни.
Черный Цветок. Он должен сорвать его и развеять черные лепестки по ветру. Все до единого.
Это будет сложно, но кое-что он уже успел. Час назад на «Лепестке Персика» он попросил у Лагхи отставку. А Лагха отпустил его, даже не спросив о причинах столь необычного решения. То ли он в самом деле умнее всех живущих и ему впрямь куда лучше Эгина известны все причины и все следствия в пестром клубке происходящих событий. То ли ему не интересны причины и следствия из его, Эгина, клубка. То ли он рад тому, что Эгин решил все именно так. То ли не рад.
Впрочем, последнее вряд ли. В соответствии с Уложениями Свода Лагха, если он не рад, должен был зарубить Эгина на месте, ибо нет такой традиции – молодым аррумам уходить в отставку. По хорошим делам, за одну такую просьбу офицера ожидало Жерло Серебряной Чистоты.
Но Эгин остался жив. Причем прожил еще неделю, как вдруг за его плечом запел женский голосок, подернутый рябью смущения.
– Гиазир тайный советник? – Эгин обернулся.
Лорма Гутулан. Нарядная, цветущая, раскрасневшаяся. Похоже, для нее он до гроба останется гиазиром тайным советником.
– Рад тебя видеть, – совершенно искренне отозвался Эгин.
Так получилось, что последние дни выдались настолько хлопотными (все эти торжества, описи, довыяснения, похороны и отчеты), что ни ее, ни Сорго он просто не замечал. А может, не хотел замечать.
Лорма опустила глаза и часто заморгала. Без всякой необходимости расправила подол платья. Покраснела еще гуще. И продолжала молчать. Эгин тоже молчал. Наверное потому, что сказать ему было ровным счетом нечего. А беседовать о погоде с симпатичными девушками он как-то не привык. Когда пауза, словно на дрожжах, выросла до невероятных, можно сказать, неприличных размеров, Лорма наконец заговорила.
– Вы не сердитесь на меня, а? – спросила Лорма, виновато поджимая губки.
Эгин не сразу понял о чем вообще идет речь. За что он должен на нее сердиться? Но наконец сообразил. Он должен бы сердиться на нее из-за Сорго. За то, что она один раз «спала» с ним, с Эгином, а потом стала «спать» с Сорго. Как в авантюре со смачным мордобитием за сценой и криками «Ты изменила мне, о бессердечная!» Эгин едва удержался от хохота.
– Нет, милая. Я желаю тебе и господину учителю… ну, всего хорошего.
– Правда? – переспросила повеселевшая Лорма. Всю ее грусть-печаль как рукой сняло. И смущение тоже. – Тогда в полнолуние свадьба, мы приглашаем… Вы понимаете, советник, когда я поближе узнала Сорго, я сразу почувствовала, что готова на все ради него и любви к нему. Он такой образованный! – неподдельному восторгу Лормы Гутулан, кажется, и впрямь не было пределов.
«И впрямь, какой образованный!» – Эгин стиснул зубы, набираясь терпения, ослабил пояс и отвалился на спинку скамьи. На свадебном пиру он, несмотря на весь свой пресловутый аррумский опыт, присутствовал первый раз в жизни. А терпение было отнюдь не лишним, ибо жених, то есть Сорго, как раз взбирался на стол. Чтобы прочесть запев из своей новой оды «Погубление Погубителей». Зная пристрастия Сорго, Эгин был уверен, что ближайшие полчаса можно смело вычеркнуть из жизни. По крайней мере, таким ценителям героической поэзии, к каким он себя причислял.
– Просим, просим, – захлопал в ладоши потный, словно вынесенная из погреба бутыль вина, Вица. Остальные с большим энтузиазмом подхватили. Всеобщее свадебное веселье уже вошло в ту стадию, когда всем все равно что, кто и зачем делает. Лишь бы весело.
Эгин стал снова разглядывать присутствующих. Среди сидящих на противоположном краю стола Эгин заметил того самого плешивого пастуха, который в конце весны надеялся разжиться золотишком из отрезанной руки Гларта. Надо же. Уцелел.
После разбирательства Есмар отвел плешивого и безымянного придурка в Ваю. Там его посадили в голодную яму, из которой его вынули, оказывается, сердобольные соплеменники. Вынули перед самым бегством из Ваи. Благодаря строгости Эгина, пастух, как особо важный преступник, был спасен Вицей впереди всех. А теперь, когда сбежавшие из Ваи жители вновь возвратились на Медовый Берег, заручившись милостивым разрешением аютцев селиться там до конца срока аренды, он возвратился вместе со всеми. Только никому уже не было дела до его шутейно-серьезного преступления в уезде, пережившем неистовство девкатры, подземные игрища шардевкатранов, разгул костеруких и всю остальную неразбериху.
«…И врагу, преисполнившись мужества зверского,
Показал, где Шилолова мать обретается…»
– нараспев декламировал Сорго, то и дело запрокидывая голову далеко назад, словно цирковой акробат, который вот-вот поймает губами падающую из-под самого купола грушу.
Эгин встрепенулся. Чего-чего? «Мужества зверского»? Или он ослышался? И про «Шилолову мать», кажется, было? Или он снова ослышался? Но переспросить не было никакой возможности, ибо за столом царила такая густая тишина, какую нечасто встретишь и в родовых склепах. Чувствовалось, что Сорго удалось не на шутку тронуть сердца слушателей и если кто-то сейчас осмелится задать хоть один вопрос, его наверняка зашикают как мужлана и невежу.
