Эта отвратительная сцена возле гробницы сразу же сменилась в памяти другой — Владигор, с цепями на руках и ногах, задыхается в трюме галеры вместе с другими преступниками, отправляемыми в Рим. А вот он бредет по пыльной дороге, а по бокам знакомое — каменные обелиски, гробницы, храмы, а за ними — оливковые рощи и виноградники, а вдали — красная черепица крыш и белые колонны портиков среди темной зелени кипарисов. Повозки, груженные овощами, тянутся по дороге к городу, обгоняя плетущихся рабов. Он теперь раб, ибо преступник становится рабом автоматически. Одна половина его головы обрита, на лбу вспухает красное воспаленное пятно выжженного клейма…
Он не помнил, куда он шел и долог ли был путь, — помнил лишь, что его совершенно не волновало собственное будущее… Потом в памяти сразу всплыла арена. Вот он, Владигор, полуголый, на нем лишь набедренная повязка и кожаный пояс. Совершенно безоружный выходит он, щуря глаза, на посыпанный оранжевым чистым песком круг, а напротив него, мягко ступая и хлеща себя кисточкой длинного упругого хвоста по бокам, — лев. У льва шкура грязно- желтого, как песок пустыни, цвета, косматая грива свалялась, а глаза прозрачные, с легким оранжевым отливом, как пламя костра в ясный полдень. С презрением, смотрит зверь на глупого человека, который зачем-то идет навстречу, протягивая голые слабые руки с беспомощными когтями, неспособными не то что перервать горло, но даже как следует поцарапать шкуру. И вдруг это нелепое существо, которое должно стать льву добычей, вытягивает вперед руку и властно кричит одно короткое слово: «Лечь»! И лев, сам удивляясь собственной покорности, ложится на песок и ползет на брюхе, как собака, к ногам этого существа, утробно рыча. Зверю хочется вскочить и разорвать глупца на куски, но он преданно лижет протянутую руку. На трибунах восторженные крики. Еще мгновение назад зрители хотели, чтобы зверь растерзал свою жертву. Или чтобы, хотя это уж совсем невероятно, человек задушил льва. Теперь внезапная идиллия приводит их в восторг, они топают ногами и кричат: «Пощады!» Но Филипп, наблюдая за происходящим из императорской ложи, странно усмехается. По знаку императора на арену дождем сыплются раскаленные стрелы. Стрелы тупые, они не могут сильно ранить, но вызывают нестерпимую боль. Императору не нужен новый миф о рабе Андрокле, сдружившемся со свирепым львом. В прежние времена правители были щедрее на милости: и раба, и льва отпустили на свободу. В этот раз из этих двоих на арене кто-то должен умереть.
— Да, так будет нечестно, — пробормотал Владигор. — Если ты не будешь драться, тебя прирежут. Так давай подеремся.
Лев отпрыгнул назад и изумленно посмотрел на человека. Только что зверь был в полной власти человека, Владигор мог задушить его как котенка, а вместо этого отпустил льва на свободу и возвратил возможность разить… Впрочем, свобода эта условна — она ограничена кругом арены и продолжительностью дня. Сегодня, рано или поздно, льва все равно убьют. А вот у человека есть крошечный шанс спастись…
И человек хочет им воспользоваться. Он срывает с себя кожаный пояс, делает невероятный, воистину звериный прыжок и обматывает кожаный пояс вокруг львиного горла. В следующее мгновение он уже верхом на звере и давит его коленями к земле. Зверь хрипит, изворачивается и валится на спину. Но человек не отпускает его. Лев агонизирует, вытягивает лапы. Из пасти вываливается длинный фиолетовый язык, желтые глаза гаснут, как угли, подернутые пеплом... Сегодняшняя победа дарует Владигору право дожить до завтрашнего утра. А завтра… Но он не думает о том, что будет завтра. Он вообще ни о чем не думает…
С полным равнодушием позволяет он смуглолицему здоровяку открыть ему рот и осмотреть зубы, как жеребцу при покупке, ощупать мышцы на руках и груди. Здоровяк одобрительно кивает курчавой головой… Происшедшее дальше опять же совершенно выпало из памяти Владигора — запомнился лишь вкус ячменной каши да жгучие удары плети по спине — они смешались воедино, выразив в этих двух ощущениях суть его безмозглого многомесячного существования в гладиаторской школе, где его натаскивали, как пса, готового без устали рвать добычу… Ему не жаль убитых. Ему и себя не жаль. Он просто поднимает руку и разит так же спокойно, как берет глиняную кружку и пьет. Он помнит вчерашнее, но никогда не думает о нем. Вот он, Владигор, в шлеме с гребнем и решетчатым забралом кружит по арене, сжимая в руках длинный германский меч, а его противник, огромный галл со светлыми прямыми волосами и безумными светлыми глазами, то наскакивает на него, то отпрыгивает в сторону. В казарме этот галл весел и улыбчив и мелет чепуху или что-то напевает, но сейчас он скалится и рычит по-звериному. Смерть его мгновенна — меч Владигора сносит ему голову, и она катится по песку, разбрызгивая кровь и вращая глазами, и смеется, все еще живая. Зрители ревут от восторга — подобное зрелище можно редко видеть в Колизее — римский меч не рубит головы с одного удара…
Таких эпизодов в памяти Владигора наберется немало, они накладываются один на другой, образуя однообразную вереницу бесконечных жестоких поединков, и каждый, или почти каждый, из них заканчивается тем, что алая струя крови хлещет на песок и рабы в костюмах Меркурия, сандалиях с крылышками, в крылатых шлемах, сползающих на глаза, торопливо волокут крючьями мертвое тело, а смуглые мавританцы сгребают лопатами окровавленный песок и сыплют свежий. Сколько раз он побеждал? Никто не помнит. Любой другой гладиатор давно бы уже получил деревянный меч, а вместе с ним и свободу. Но только не Владигор. Рано или поздно он будет сражен в поединке, и пути спасения для него нет…
Все эти воспоминания мгновенно пронеслись перед глазами синегорца, сопровождаемые стонами Коротконожки. Но Владигору казалось, что это он сам стонет от нестерпимой боли.
Очнувшись и осознав весь ужас своего положения, Владигор не представлял, как теперь, находясь в здравом уме, он сможет убивать на арене собратьев по несчастью. Сначала у него явилось желание немедленно бежать, как только утром откроются ворота казармы и избранным счастливчикам будет позволено отправиться на прогулку в город. Но тут же пришлось отказаться от этого плана — его никогда не выпускали за ворота. Даже если бы ему удалось вырваться из казармы, то покинуть город у него не было никакой надежды. Наполовину обритая голова и выжженное клеймо на лбу тут же выдадут в нем преступника. Городская стража схватит его и вернет назад — никакая сила или ловкость не помогут ему справиться в одиночку с целым городом…
— Луций, вели кликнуть лекаря… — вновь принялся причитать Коротконожка.
