Тут уж выбирать не приходилось, и Вильгельм, пожалев о том, что лишен автомобиля, отправился к шоссе. Необходимо было выяснить, что произошло, и связаться с полицией либо из машины, либо, если с рацией тоже что-то случилось — из гостиницы, по телефону.
— Только не дошел я туда, — светлые глаза снизу вверх заглянули в лицо Курта, — и не могу объяснить почему. Такое впечатление, что эти полкилометра вытянулись в бесконечность. Гостиница не отдалялась, а шоссе не становилось ближе. Через час я бросил заниматься ерундой и вернулся в “Дюжину грешников”.
— Быстро соображаешь, — одобрил Курт, — а телефон в гостинице, конечно, не работает?
— Торопишься, — в тон ему ответил Вильгельм, — телефон работает, только трубку не берет никто, даже в… даже там, где такого просто не может быть. Мне необходимо вернуться в Берлин. Хотя, конечно, — капитан поморщился, — я предпочел бы узнать, что в канун полнолуния здесь всегда так бывает.
— Ну, так пойдем и спросим. Кстати, а что ты делал весь день? Ну, час ушел на прогулку до шоссе, положим еще час на попытки дозвониться и время, чтобы меня найти, но вечер уже. Солнце за холмом.
— Тебя найти оказалось весьма непросто, — прохладно сообщил фон Нарбэ, — ни твой дядюшка-пастор и вообще никто не мог сказать, где ты.
— То есть, как это?
— А твоя почтенная матушка убеждала меня дождаться твоего возвращения в вашем доме. Советовала никуда не ходить и ни с кем не разговаривать. Ты уверен, что нам стоит спрашивать местных о чем бы то ни было?
— А что ты предлагаешь?.. — Курт додумался раньше, чем услышал ответ: — Идем к Элис. В смысле, в дом Хегелей. Попробуем поговорить с бубахом. А потом я все-таки спрошу дорогого дядю, что тут происходит.
— Мы не пойдем, а поедем, — сказал Вильгельм не допускающим возражений тоном. — Сейчас все соберутся в церквях, на улицах станет свободно. И еще, Курт, мне очень не нравится то, что последними людьми, исчезнувшими на участке дороги между Бернау и Зеперником, оказались мы с Элис.
— Георг знает, где ты?
— Да.
— Будем надеяться, что вы слишком большие шишки, чтобы… с вами что-нибудь случилось.
— Чтобы с нами что-нибудь сделали. Будем надеяться. Нужно найти Элис.
— Сначала бубах. Он может знать, что происходит. А Элис мы без пастора не найдем, окончания службы ждать надо.
— Собор можно обыскать, не дожидаясь, пока служба закончится. Дать кому-нибудь в зубы — нам сами все расскажут и покажут.
— С ума сошел?! Оставь свои феодальные замашки, здесь тебе не Нарбэ!
“Победа” с визгом затормозила у ворот дома номер шестьдесят пять. Ворота были заперты, калитка — тоже, но перемахнуть через декоративную ограду не составило труда.
— Как мы попадем в дом?
— Предоставь это мне, — Курт был уже у дверей, — сейчас помолчи, капитан. Лучше даже не дыши.
Спецкурс по выявлению нечисти начинался только со следующего года, но опыт в работе со стихийными духами у Курта уже имелся. Принципы, насколько он знал, наслушавшись рассказов старшекурсников, были отчасти схожи. Во всяком случае, настройка седьмого чувства — если шестым считать интуицию — происходила одинаково, что у стихийщиков, что у заклинателей. Тут главное, чтобы не мешали. И чтобы дух… в смысле, бубах, не испугался чужого человека.
Как легко получается это у Элис! И как тяжело дается не последнему курсанту академии…
Курт вслушивался в дом, ровно и глубоко дыша. Кровь бежала по жилам — сейчас он чувствовал ее ток. Ощущение легкого опьянения — мозг перенасыщен кислородом, расслабься, курсант Гюнхельд, закрой глаза и смотри, смотри внимательно.
Сначала он “увидел” сад, деревья, глядевшие на людей без особого страха, скорее с любопытством, какое всегда проявляют фейри к тем смертным, кто способен заглянуть в их мир хотя бы краем глаза. Змей сказал правду: духи вернулись сюда, пришли вслед за бубахом и призрачной прислугой. Потом, как далекое эхо, как зарницу на пределе видимости, Курт различил присутствие духа и в доме.
“Эй, — окликнул тихо-тихо, не вслух, разумеется, но даже про себя стараясь проговаривать слова шепотом, — бубах, ты знаешь меня, я друг госпожи. Мне нужна твоя помощь. Я готов платить”.
Будь здесь стихийный дух, разговор вышел бы коротким. Скрутить элементаля, сравнимого по силам с бубахом, Курт был в состоянии еще на первом курсе. А сейчас приходилось соблюдать осторожность и забыть на время собственную уверенность в том, что нечисть разумна лишь в тех пределах, в каких ей позволяют это люди.
— Два фунта сала, — раздался из-за дверей деловой голос, — фунт коровьего масла, каждый день по пинте жирных сливок, и чтобы в доме был кот!
— Идет, — согласился Курт.
Оглянулся на Вильгельма. Тот взирал на дверь с задумчивым интересом.
— Можешь говорить, — разрешил Курт.
— Охренеть можно, — с готовностью объявил Вильгельм.
— Ну что? — толстячок, высотой с полметра, одетый как Робин Гуд, появился на крыльце и выжидающе уставился на людей. — Чего вам надо?
…Поездка в машине ему неожиданно понравилась. Бубах встал ногами на переднее сиденье, таращился то в окно, то на Курта за рулем, пробовал на ощупь обивку кресел, деловито заглянул в бардачок, и, когда выруливали на площадь, подытожил:
— Лучше, чем на лошади. И быстро. Наши некоторые в машинах живут, внутри, где огонь и железо, — он оглянулся на Вильгельма и добавил с ехидцей: — В летающих машинах. Ты видел, а не рассказываешь.
— Не нравится мне этот столб, — вдруг произнес капитан, — майские шесты не украшают кандалами.
Курт притормозил, разглядывая установленное в центре Соборной площади сооружение, которое принял утром за праздничный столб. К дереву металлическими скобами прибиты были толстые черные цепи.
С браслетами.
— Железо, — бубах сморщился и присел на корточки, — плохое железо, парень. Жжется.
— Курт, — горячо начал Вильгельм, — мы должны выяснить, что все это значит. Надо немедленно идти в собор. В крайнем случае, мы всегда можем извиниться. Бубах, ты знаешь, зачем здесь это железо?
— Жжется, — повторил дух. — Я не знаю. Едем отсюда сейчас же, или я пойду домой, и не надо мне сливок, и кота не надо.
— А вдруг это символ жестокости инквизиции или протест против католической церкви? — Курт и не подумал остановиться. — Ауфбе основан во времена религиозных войн, что мы знаем о здешних праздниках? Нет, Вильгельм, горячку пороть не будем.
Он и сам понимал, что надо было поговорить с дядей Вильямом, не дожидаясь начала службы. Но все равно ведь не успевали. Фон Нарбэ отыскал его слишком поздно. И можно объяснить это тем, что пастор сам не знал, где именно в парке работает его племянник, но вот как объяснить то, что Вильгельм не может выйти из города, и то, что Элис второй день отказывается с ними встретиться, но ни разу не сказала об этом сама?
